Читать книгу - "Людмила Гурченко. Я - Актриса! - Софья Бенуа"

Долгое время маленькая Маша подрастала в Харькове, в той же квартирке, где прежде проживала подростковые и юношеские годы ее звездная мать. Истинным опекуном, более трепетным и внимательным, чем родной отец, стал для Маши ее дед Марк Гаврилович. Он окружил девочку безмерной заботой и любовью, изливая на крохотного ребенка море тепла и ласки.

– И в квартирке на Клочковской они зажили втроем особенной, обновленной и радостной жизнью. Мои родители и не понимали, что это их внучка. Они были уверены, что вот на старости лет бог им послал счастье в виде маленькой хорошенькой девочки – «дочурки, клюкувки, богиньки». Ведь я улетела навсегда. Со мной все так непросто. А это существо маленькое, беззащитное. На него папиных физических и душевных сил было предостаточно. А маме было всего сорок два года. И дом, и работа, и маленький ребенок – все держалось теперь на ней. А папе важно было, чтобы у «унученьки, як у дочурки до войны, была нянька». Как же он гонял этих нянек! Он отпрашивался у мамы с работы пораньше, чтобы, застав няньку врасплох, без мамы успеть с ней расправиться. И горе той няньке, у которой девочка ступит босой на холодный пол в нашей сырой полуподвальной квартире.

Да так присматривает за внучкой, что даже Елена Александровна была вынуждена писать дочери: «Пиши чаще, а лучше бы ты выбралась к нам хоть на пару дней. Папа был бы так счастлив. Все бы собрались «у кучку», помнишь, как в детстве, когда ты была маленькая? Теперь папа тому же учит и дрессирует Машу».

Несмотря на море любви, в котором ее буквально купает дедушка, маленькая Маша больше тянется к бабушке (Лёле), – так будет не только в детстве, но и дальше, по жизни… Эта особая тяга дочери Людмилы Гурченко к ее матери даст ей самой пищу для размышлений о роли генов и наследственности. Ее дочь действительно будет очень похожа на Елену Александровну и всю эту «симановщину», как называл родню со стороны своей жены Марк Гаврилович.

В театральной гримерке. Людмила Гурченко с дочерью Машей. «Когда-то я читала, что сам Карл Маркс сказал о том, что от своих детей ничего не надо ждать. Всё, чего вы ждёте от детей, они берегут и отдадут своим детям». (Людмила Гурченко)

Тем не менее сама Люся, обожавшая своего отца, чувствующая себя кровь от крови его, плоть от плоти, сродненной душевно и духовно – не уставала повторять, что большую часть любви ее дочери дал все же (как некогда ей самой!) ее отец. И сетовала, что из-за этого «моря-океана» не складывается взрослая жизнь…

– Мой ребенок счастлив. Он купается в море любви. Так же в этом море купалась и я. Море любви – из него я вынырнула и отправилась в одинокое неизвестное плавание. Море любви – вот чего я искала. Вот чего я ждала от всех вокруг… Как часто я ощущала мучительную пустоту в душе, тоску, сама не знаю о чем. Как часто я чувствовала, что искала чего-то эфемерного, ускользающего, но необыкновенно прекрасного – самого-самого: когда летишь и хочется крикнуть на весь мир: «Я нашла, слышите? Я нашла! Я купаюсь в море любви!» Но нет, это оставалось недостижимым. В моей семье умели любить. Уметь любить, как понимаешь со временем, это редкий талант. Еще более редкий, чем талант в искусстве. Моей дочери будет так же тяжело, как и мне. Мы с ней в детстве получили большую дозу этого «моря». Только она еще больше, ведь моей маме было восемнадцать. А теперь ее бабушке – сорок два. В сорок два года к маме пришло то, чего она не понимала в молодости. И все равно, с папиным «океаном» не могло сравниться самое бескрайнее море. Ну какие же мы разные с моей дочерью! Я всю жизнь призываю: «Папочка, папусик, любимый, любименький». Мой ребенок призывал в трудные минуты Лелю: «Леля, Леличка, любимая, дорогая моя». Как будто не слышала от дедушки слов «любименькая, Дорогенькая». Вот как интересно. В полтора года ребенок инстинктом верно почувствовал, что все жизненно важное идет от Лели. Она в семье подпольный главнокомандующий. Они с мамой одной группы крови. А мы, конечно, с моим папой.

Расставшись с Борисом Андроникашвили, Людмила Марковна вычеркнула его не только из своей, но и из жизни дочери. Тема отца и его родственников в ее семье была отныне закрыта навсегда. Она больше никогда не упоминала его имени, а если приходилось говорить о нем, то произносила кратко: «отец Маши». Что это: завышенная самооценка, болезненная гордость, гипертрофированная обидчивость? – рассуждать можно по-разному, приводя те или иные доводы и аргументы… Возможно, именно так и должны реагировать настоящие женщины на предательство и измену… Но в этом отречении кроется своя подлость: лишение ребенка общения с отцом.

– После развода нам с дочерью досталась тринадцатиметровая комната в общей квартире на первом этаже высокого московского дома на большом проспекте. Был 1962 год. Ей уже было три года. И настала пора забрать ее у родителей. Как им это ни было тяжело они понимали, что ребенок должен жить вместе с матерью. Этот ответственный момент – «передача девычки з рук на руки» – был уже не импровизацией, а продуманным, выверенным спектаклем. Моя мама привезла дочь, якобы в гости к ее маме. Три дня мы ходили по зоопарку. Побывали в кукольном театре. И любимое мороженое покупалось в неограниченном количестве.

Несмотря на все хитрости, заслужить доверие ребенка удалось не сразу. Малышка даже пыталась бежать из квартиры, собрав свои нехитрые детские пожитки и игрушки в наволочку! Она пробежала несколько кварталов, пока не устала, и не усомнилась в тщетности своих усилий. И прожив еще несколько дней под одной крышей с матерью, наконец-то произнесла осознанное: «Мама»…