Читать книгу - "Двор чудес - Мишель Зевако"

Да, именно на площадь Мобер две тысячи человек городской стражи и пятьсот с лишним монахов отправились сопровождать Этьена Доле. Эту гениальную мысль придумал Лойола.

Страшный монах по косточкам разобрал в уме штурм Двора чудес, оборону воров, их неожиданную победу. Он решил принять меры, чтобы в последний момент Доле никто не похитил.

Как мы видели, он встретился с Монкларом. Лойола дал ему совет или, вернее, приказ предпринять следующие простейшие действия. Распустить слух, что Доле сожгут на Гревской площади; чтобы верней обмануть Париж, сложить там костер; потом, в пять утра, быстро сложить костер на площади Мобер и перекрыть мосты, выставив на них сильную охрану. Вот таков был план Лойолы. В тайну не посвятили никого: сам Доле до последнего момента думал, что его отвезут на Гревскую площадь.

* * *

Как только председатель суда Фей зачитал приговор, стража, окружавшая Доле, схватила его и подземным ходом, соединявшим Консьержери со зданием суда, отвела в камеру.

Около семи часов вечера Жиль Ле Маю вошел в камеру и объявил Доле, что готов исполнить все его просьбы и пожелания.

— Не желаете ли, чтобы вам приготовили хороший ужин? — осведомился он. — Не принести ли бутылочку из моего собственного погреба?

Вся душа Ле Маю была в этом предложении. Он и представить себе не мог, чтобы человек на пороге смерти желал чего-либо, кроме хорошего пирога и бутылки доброго анжуйского.

Так что ответ Доле он услышал с искренним изумлением:

— Благодарю вас, мэтр Ле Маю, мне довольно моего хлеба.

— Чего же вы хотите?

— Чтобы вы дали мне спокойно выспаться. Я очень устал.

Жиль Ле Маю вышел, крайне удивленный.

Этьен Доле бросился на свою подстилку и закрыл глаза. Однако уснуть он не уснул.

Но в пять часов утра, когда дверь камеры отворилась и вновь появился Жиль Ле Маю, Этьен Доле тотчас же вскочил с бодрым видом.

Вместе с тюремщиком вошел священник.

— Сын мой, — сказал он, — я принес вам утешение, в котором религия кротости, благости и человеколюбия не отказывает даже самым блудным своим сынам.

Но сказал он это ледяным голосом.

— Сударь мой, — ответил Доле, — я вполне утешен и не нуждаюсь в вашей поддержке. Впрочем, совершенно искренне благодарен вам за нее.

— Как сын мой! В этот миг вы не желаете предстать перед Богом, исповедать свои грехи и прегрешения? Я принес вам их отпущение.

— Я сам себе их отпустил, — сказал Доле.

— Богохульник! Но святое таинство мессы вы все же выслушаете!

— Что ж, меня отведут туда силой!

Священник перекрестился. Это было, очевидно, условным знаком, потому что стражники и тюремщики тут же набросились на Доле, повалили на землю, перевязали веревками и унесли.

Осужденного положили в капелле, и заупокойная месса началась.

«Dies irae! Dies illa!»[2]

Монахи, стоявшие кругом, вторили грозному хоралу; связанный и окруженный стражей, Доле слушал и переводил про себя.

«De profundis ad te clamavi!»[3]

Предстоятель, словно с какой-то мрачной яростью, запевал эти мотивы смерти… Лишь один монах, стоявший рядом с Доле, не пел. Через прорези его капюшона сверкали черные глаза — удивительный взгляд, ироничный, сильный, победный…

Пытка заупокойной мессой окончилась. Доле развязали ноги, но на руках путы затянули еще сильней. Процессия заняла места.

Впереди члены Черного и Белого братств несли огромное распятие, потом шли вереницы монахинь, потом священники, бормотавшие отходные молитвы, потом множество монахов, все с закрытыми лицами и с большими восковыми свечами в руках.

За ними шел Доле, окруженный еще монахами.

Доле шагал совершенно твердо.

Рядом с ним был тот монах, чей странный взгляд он видел в капелле.

Как только шествие тронулось, во всех церквах зазвонили за упокой.

Доле не очень-то и заметил, что ведут его не на Гревскую площадь, а на площадь Мобер.