Читать книгу - "Торговец тюльпанами - Оливье Блейс"

— Отец едва вырвался из лап пиратов, а ты обвиняешь его в том, что денег не прислал! Какой же ты сын после этого?

Поняв, что позиция у него шаткая, Яспер отступил, и Виллем, отослав Фриду, которая всегда держала ухо востро, особенно — если дело ее не касалось, сразу же пошел в атаку.

— Вот Яспер тут горюет, что отец не прислал денег, — а ведь на нас только что свалилось целое состояние! Петра ждет не дождется жениха — но стоит наметиться прекрасной партии, воротит нос. А Харриет вообще только о том и думает, как бы украсить цветами наш дом — вот этот самый дом, у которого рушатся трубы и трескаются кирпичи. В вашем возрасте, молодые люди, неплохо бы иметь побольше того, что во Франции называют jugeotel.[32]

Иностранное слово, внезапно завершившее голландскую речь, задело младших детей Корнелиса сильнее, чем брошенные в их адрес обвинения. Им почудилось, будто голосом старшего брата заговорила сейчас та самая тень французского предка, которая мерещилась им порой в прямой, негнущейся фигуре отца, и ими овладела чуть ли не опасливая почтительность.

Виллем не преминул воспользоваться и этим:

— Мне кажется, отец слишком вас избаловал. Раньше этот благородный человек удовлетворял все ваши нужды, и от тех времен у вас осталась досадная привычка чуть что тянуться к отцовскому карману. Ну что ж! Поскольку он сделал меня рупором своей воли и мне одному поручил спасать семью, я обещаю навести в ней порядок и распределить обязанности… Я позабочусь о том, чтобы Петра еще до Рождества вышла замуж, а Яспер оставил не приносящую никакого дохода торговлю сукном, занявшись куда более выгодными тюльпанами. Что же касается Харриет — я требую, чтобы она оторвалась наконец от книг, в которые погрузилась с головой. Одно дело — чему-то выучиться, другое — стать не в меру ученой, способной лишь отпугнуть мужчину и остудить любого претендента на ее руку. Наша с вами сестра явно заучилась, самое время найти для нее занятие, более соответствующее ее возрасту и…

— …ее юбкам? — показав брату язык, закончила за него фразу Харриет.

— …ее положению в обществе, наглая девчонка!

От удара кулаком по столу с грохотом подпрыгнули пять стаканов, а лежавшее там же письмо Корнелиса, словно ветром подхваченное, устремилось в камин. Хорошо, что подоспела Фрида и в последнюю секунду спасла его из огня.

— Скажи, это тысяча гульденов сделала тебя таким спесивым, а, Виллем?

Яспер инстинктивно отодвинулся от Харриет, думая, что брат сейчас влепит ей пощечину, но услышал правдивое признание:

— А почему бы и нет? Зачем скрывать: эта кучка денег приятно оттягивает мне карман, и я, подобно кораблю, корпус которого обшили свинцом, обрел уверенность и не боюсь непогоды. Сейчас у меня есть тысяча флоринов, но завтра — как знать? — их будет, возможно, десять или сто тысяч, и соседи проникнутся ко мне таким почтением, что любой сдернет шляпу, едва завидев меня издали! «Посмотрите-ка на этого блондина в карете шестеркой! — скажут они. — Важный какой, да? И ведь совсем еще недавно он проходил мимо наших ворот, а мы его и не замечали!» Их дочери станут печь для меня вкусное печенье, а я, делая вид, что пресыщен и слегка утомлен, буду молча лакомиться им и выбирать из девушек ту, которая прелестнее всех и больше других заслуживает моей любви…

Старший брат вслух мечтал, поправляя воображаемые локоны, младший не сводил с него озадаченного взгляда, а девушки исподтишка посмеивались над внезапно разнежившимся братом.

— Виллем, выслушай меня, пожалуйста! — проговорил, наконец, Яспер, стирая со стола большим пальцем отпечаток мокрого стакана. — Никто и не сомневается в том, что в делах подобного рода следует руководствоваться только разумом! И мы, голландцы, наделены могучим здравым смыслом — добродетелью, куда более необходимой торговцам, чем красноречие или умение сплутовать. Пока француз чешет языком, а итальянец попусту кипятится, голландец смотрит в оба и трезво взвешивает все за и против.

— Тебя послушать — ну чисто Элиазар! — проворчал старший брат. — Вы бы отлично спелись, оба большие мастера нагонять тоску! Странно, что вы еще не подружились…

Но Яспер не давал сбить себя нападками. Если он начинал рассуждать, собственные доводы защищали его лучше крепостных стен, и вытащить его наружу не удавалось никакими силами.

— А по-моему, Виллем, это у тебя ум затуманен, и это ты уже не способен о чем-либо судить здраво. Вот ты предлагаешь продать лавку, а ведь она всегда была и спасением для нашей семьи, и ее гордостью — не слишком ли торопишься?

— Нет, братец, это попросту решительные действия, которым научил меня ректор. Он объяснил, что в коммерции все как на войне, то есть победа чаще достается атакующему. Вы, ты и отец, пытаетесь укрыться за щитом, а я предпочитаю шпагу. Обнажив ее, я бросаюсь на врага и не страшусь никаких ударов, разве что смертельного.

— Но ведь перед тем как продавать лавку, надо посоветоваться с отцом и собрать всех заинтересованных родственников, — напомнил Яспер, не переставая, словно циркулем, измерять пальцами столешницу.

— Увы! На это у нас нет времени, — ответил Виллем, — ведь каждая падающая в часах песчинка будет потеряна дня тюльпанов! Ну, доверьтесь мне! До этого дня мои планы и впрямь ни на чем не основывались, но теперь все иначе! Теперь мы богаты, и это богатство, как ветер, наполняющий паруса корабля, придаст нам сил, и мы понесемся вперед. Смелее, братец, смелее, сестрицы! Мы сдержим обещание, данное Корнелису!

Виллем не лукавил. Стоило его сбережениям увеличиться на тысячу флоринов, — как-никак, доходы отца за целых восемь месяцев! — он изменился, как меняется насекомое, сбрасывая весной прежнюю оболочку и обретая новую: вчерашняя гусеница превратилась в бабочку. Голос его стал более твердым, жесты — более уверенными, и даже поступь сделалась другой: широким шагом он напоминал теперь болотную птицу. Казалось, переполнявшая его новая энергия, энергия завоевателя, способствует и новому видению: тысяча флоринов представлялась ему не всем, чем он обладает, а зародышем будущего богатства. Каждому встречному он твердил, что деньги — к деньгам и что это его золото принесет ему золота больше, «чем пчелы несут в улей взятка».

Однако деньги продержались у Виллема недолго. Ему так не терпелось познать, каково это — быть богатым, и ему так нравилось хвастаться своим богатством перед соседями, что ушла от него тысяча флоринов почти так же быстро, как появилась. Ушла, поставив его перед фактом, неведомым людям его круга, да, впрочем, и всякому, кто честно зарабатывает свой хлеб: золото — это не только достояние, которое накапливают по зернышку и ценой изнурительного труда, золото, оно еще и вроде ветра — влетит в подставленные руки, наполнит их, а потом так же стремительно и унесется…

Каждый вечер старший Деруик выстраивал на столе в гостиной столбики из металлических кружочков, каждый вечер пересчитывал свои сокровища и каждый вечер удивлялся тому, насколько денег стало меньше. Он не мог понять, на что они потрачены, а иногда даже и не помнил, чтобы хоть что-то тратил вообще. Когда полновесная тысяча успела на четверть съежиться, уменьшившись до семисот тридцати четырех, а потом и до шестисот тринадцати? Куда подевались его деньги? Какие-то негодяи залезли в кошелек? Может быть, продавцы его обманывают или менялы обсчитывают? Он ужаснулся, подумав, что монеты выскальзывают через дыру в кармане, приказал Фриде укрепить дно этого просторного кармана, и та дважды его обшила. Два длинных ряда серых стежков изуродовали камзол, зато на душе у Виллема стало спокойнее.