Читать книгу - "На лезвии с террористами - Александр Герасимов"

— Теперь ваше дело! Вы обещали, что восстаний не будет. Примите все меры к тому, чтобы это обещание оправдалось.

Я успокоил его. Я и на самом деле считал, что никакого восстания не будет. Революционные партии много говорили о восстании, но ничего конкретного у них подготовлено не было. Роспуска Думы они в этот момент совсем не ждали. Во всяком случае, я обещал все нужные предупредительные меры принять. Столыпин просил меня на следующий день в 10 часов вечера прийти на квартиру Горемыкина и сделать ему и Горемыкину доклад. Само собой разумеется, весь следующий день ушел на принятие необходимых мер. Так сказать стратегическая диспозиция была намечена и раньше. Нужно было только отдать распоряжения, какие именно войсковые части должны занять определенные участки, кто и когда разведет мосты и т. д.

Только к 10 часам я был у Горемыкина. Меня ждали и провели в служебный кабинет. Это была большая комната с окном на Фонтанку в первом этаже министерского дома. Горемыкин сидел в своем обычном покойном кресле за письменным столом. Столыпин больше расхаживал из угла в угол. Были еще один или два министра; не помню уже их имен. Помню только, что Рачковского не было. Это был первый раз, когда я видел Горемыкина без Рачковского. Это означало конец карьеры последнего. Мне сообщили, что Государь очень милостиво принял Горемыкина, дал свое согласие на представленный доклад, но текста указа о роспуске Думы со своей подписью не передал Горемыкину, а оставил его у себя, обещав прислать ночью. Но право принять все надлежащие меры он дал, и эти меры уже были приняты. Здание Таврического дворца уже занято войсковыми частями. Газетам дано знать, что Дума распущена.

Мне предложили доложить о том, что сделал я. Так шло время. Подходило уже к 12-ти, а из Петергофа никаких известий не было. Столыпин нервничал. Беспокойство передавалось даже Горемыкину. Около полуночи Горемыкин решился позвонить Трепову. С квартиры последнего ответили, что он — у царя. Телефон перевели в канцелярию царя. Позвали Трепова. Горемыкин попросил его сообщить, подписан ли указ. Сухо, с явным неудовольствием в голосе, Трепов ответил:

— Относительно указа мне ничего неизвестно.

Этот ответ только усилил тревогу. Горемыкин говорил:

— Не может быть, чтобы Государь изменил свое решение. Он мне совершенно твердо и определенно обещал и дал полномочие предпринять все нужные шаги.

Но это не успокаивало. Попросили секретаря позвонить в походную канцелярию царя и узнать, не выехал ли фельдъегерь (если бы указ был подписан, то он должен быть выслан специальным нарочным, фельдъегерем]. Из походной канцелярии ответили, что фельдъегерь не выезжал. Тревога усилилась. Горемыкин уже поднял вопрос о том, как быть, как отменить принятые меры. Увести военный караул из Таврического дворца было еще можно, хотя это, конечно, стало бы известно и поставило бы правительство в очень неприятное положение. Но как убедить газеты не печатать официального сообщения о роспуске Государственной Думы? Сидели как на похоронах. Наконец, уже на рассвете вошел дежурный секретарь и радостно сообщил: — Прибыл только что фельдъегерь, — и передал Горемыкину пакет. Иван Логгинович торопливо вскрыл его, развернул бумагу и радостно заявил:

— Слава Богу, подписаны.

Все облегченно вздохнули. Это были указы о роспуске Думы и о назначении Столыпина. Горемыкин передал последний указ Петру Аркадьевичу со словами:

— Поздравляю! Теперь ваше дело.

Столыпин поблагодарил. Еще несколько минут посидели, поговорили, в совсем иных уже тонах, и разъехались домой.

Это была одна из самых трагикомических ночей, какие я переживал в своей жизни.

Я поехал на службу принимать очередные доклады. Как я и ожидал, никаких восстаний не произошло, и в Петербурге все прошло спокойно. Депутаты поехали в Выборг и подписали там известное воззвание: не платить податей, не давать новобранцев правительству. Столыпин смеялся:

— Детская игра!

Очень понравилась ему шутка, ходившая по городу, что депутаты поехали в Выборг крендели печь.

Дня через два Столыпин поехал к царю представляться как председатель Совета министров. Я поехал с ним для охраны. Пока он был у царя, я зашел к Трепову. Прежде он ко мне относился очень хорошо, теперь был больше чем раздражен против меня.

— Посмотрим, — сказал он резким тоном, — как вы с вашим Столыпиным справитесь, когда вся Россия загорится из-за вашей опрометчивости.

Я не такой человек, чтобы молча спускать. В словах Трепова было явное желание оскорбить меня. Я отвечал ему в том же тоне. Мы расстались холодно. Это была моя последняя встреча с ним.

На обратном пути Столыпин был оживлен и весел. Было ясно, что царь принял его очень ласково, но подробностей мне тогда Столыпин не рассказал.

Несколько позже вспыхнули восстания в Кронштадте, Све-аборге, Ревеле. Но серьезного значения они не имели. Аппарат власти функционировал точно, и сомнения в том, что восстания будут раздавлены, ни на один момент не было.

К этим дням относятся переговоры Столыпина с представителями умеренных общественных кругов — А. И. Гучковым, Д. Н. Шиповым и другими. Столыпину очень хотелось получить их в состав министерства. Он не раз высказывался в этом духе. Но эта попытка не удалась.

Зато с Треповым было покончено. Его влияние сразу резко упало. Столыпин с самого начала добился крупного нововведения. Раньше все резолюции царя на докладах министров контрассигновывались Треповым, что придавало Трепову большое политическое значение. Столыпин добился того, что право контрассигнации царских резолюций стало принадлежать министрам. Вначале он хотел, чтобы это право принадлежало только председателю Совета министров, но это не прошло. Впоследствии Столыпин мне говорил, что он сам отказался от этой своей первоначальной мысли, так как в случае ее осуществления были бы обижены все остальные министры, лишавшиеся таким образом очень важного права. Вскоре затем был нанесен Трепову новый удар. Царь уехал в шхеры на свою обычную летнюю прогулку и, вопреки всем традициям, не взял с собой дворцового коменданта. Для всех, кто понимал отношения при Дворе, было ясно, что это означает прямую немилость. Так ее воспринял и Трепов. Но отставки не последовало. Вскоре Трепов заболел и умер от разрыва сердца.

Переговоры о новом коменданте барон Фредерикс по поручению царя вел со Столыпиным. Было решено, что в качестве нового коменданта возьмут человека, который не может претендовать на политическую роль. Таким кандидатом был выдвинут генерал Дедюлин, бывший петербургский градоначальник. Столыпин знал его и считал человеком, чуждым политики и неспособным вести дворцовые интриги. Фредерикс согласился, и после смерти Трепова Дедюлин был назначен на этот пост. Он далеко не оправдал тех надежд, которые возлагал на него Столыпин. Использовать свою близость к царю в политических целях пытался и он.