Читать книгу - "Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский"

Аналогичное расхождение наблюдается между данными противников в отношении числа раненых японских солдат, переданных советской стороной в ходе обмена. По японским данным раненых было не 37, но 50 человек, из которых трое в тот же день умерли. Такое расхождение в цифрах может быть объяснено тем, что составители советского отчета учли как раненых только тяжелораненых, доставленных самолетами, а японцы – всех военнослужащих, имевших ранения. Японские врачи признали, что пленных лечили хорошо, а некоторые предметы медицинского имущества, переданные с ранеными – например, шины – были по качеству исполнения лучше японских.^[92]

Таким образом, к 16.00 27 сентября советские и монгольские военнопленные были возвращены. Часом ранее, в тот момент, когда у Номон-Хан – Бурд-Обо еще продолжался опрос бывших пленных, командование 1-й Армейской Группы затребовало у Москвы инструкций по порядку обращения с возвратившимися. В шифротелеграмме выражалось опасение, что «в числе возвращающихся пленных японцы могут подсунуть белогвардейцев и возможно часть наших пленных будет ими завербована» и предлагалось в свои части их не возвращать, провести опознание и собрать компрометирующие материалы.^[93] Не следует считать это параноидальной шпиономанией – с японскими и маньчжурскими военнопленными также проводилсь соответствующая работа. Оставление японских военнопленных для разведывательной подготовки можно считать документально подтвержденным – в расчете количества японских пленных, оставшихся после обмена «один на один» указано, что подготовленных для разведывательной работы по состоянию на вечер 27 сентября имелось 22 человека, находились они в Улан-Баторе.^[94]Еще 10 человек были отправлены в Москву, однако известные документы не дают ответа на вопрос – с какой целью.

Принимавший японских военнопленных майор Нюмура также рассказывал Элвину Куксу, что существенная часть бывших пленных японцев по возвращении добровольно призналась в сотрудничестве с советской разведкой и сообщила выданные им пароли. Некоторые в таком сотрудничестве не признались, однако при тщательном обыске их одежды сотрудниками кэмпэйтай были найдены зашитые в швах инструкции по разведывательной деятельности. Эти бывшие военнопленные были наказаны.^[95] Советская контрразведка таких результатов не получила. Несомненно, пленных тщательно обыскали и подвергли допросам, но никаких предположений о вербовке военнопленных японскими разведывательными органами в отчете о результатах следствия заявлено не было. Лишь в отношении одного красноармейца, Тимофея Бакшеева, на основании свидетельств остальных, было высказано подозрение в шпионской деятельности. Однако в окончательной версии отчета этого предположения уже нет, а трибунал счел подозрение недоказанным.

Первоначально бывшие военнопленные были сосредоточены в Тамцак-Булаке, куда от частей вызывались представители для их опознания и написания характеристик. Результаты опознания оказались несколько неожиданным. Все вернувшиеся были опознаны своими командирами, однако выяснилось, что пятеро бывших пленных значатся в своих частях даже не пропавшими без вести, а погибшими, найденными, опознанными и похороненными:

Майор Стрекалов Владимир Северьянович – 3 июля «сгорел в танке и похоронен в братской могиле у реки Халхин-Гол».

Лейтенант Красночуб Павел Яковлевич – по одному из списков потерь «найден и похоронен наземными частями» (без указания места захоронения).

Младший комвзвод Еремеев Петр Прокофьевич – 3 июля «похоронен в братской могиле в районе боя».

Отделенный командир Евдокимов Борис Илларионович – «убит 3 июля, опознан и похоронен в период с 4 по 8 июля в братской могиле "точка № 2”», о чем имеется акт за подписью старшего политрука Живолукова.

Красноармеец Тиунов Кузьма Дмитриевич – «1 августа умер от тяжелого ранения в голову в армейском госпитале и похоронен на госпитальном кладбище».

Тем временем переговоры по оставшимся не переданными военнопленным продолжались. К концу дня 27 сентября советская комиссия, опросив возвратившихся пленных, пришла к заключению, что не переданными остаются 10 человек: капитаны Алаткин и Казаков, воентехник 2-го ранга Домнин, лейтенант Еретин, красноармейцы Носачев, Шахов и Пештохов «о которых писалось в газете «Харбинское время»», цирик Толтонтян и гражданские авиаторы Гусаров и Попов. На следующий день, 28 сентября, советская комиссия предъявила японскому представителю полковнику Кусуноки требование о передаче названных десяти человек, однако последний ответил, что японскому командованию ничего о них неизвестно. После вторичного требования (по-видимому, сопровождавшегося демонстрацией публикаций в «Харбинском времени»), Кусуноки, посоветовавшись с генерал-майором Фудзимото, заявил, что «некоторые фамилии названных лиц японскому командованию известны, но они перебежали к нам, поэтому японское командование считает их не пленными, а политическими преступниками и передать их не может. В отношении других будут наведены справки об их местонахождении и в случае, если они окажутся пленными, а не политическими преступниками, [то они] будут переданы советскому командованию». На вопрос «кто именно из некоторых фамилий японскому командованию известен, что они являются политическими преступниками» японцы ответа не дали, пообещав разобраться в течение суток.^[96]

29 сентября комбриг Потапов направил Фудзимото официальное письменное требование о передаче остававшихся в японском плену.^[97] Требование было вручено подполковнику Танака. На этот раз японцы были несколько более определенны: «3 человека к нам перешли добровольно, мы их пленными не считаем, а это по вашему они называются политическими преступниками. 5 человек нам совершенно неизвестны. Летчик Гусаров и синоптик Попов к данному инциденту не относятся, о них можно говорить через представителя нашего государства». Этот ответ советскую комиссию не удовлетворил и от подполковника потребовали подробностей. Танака «высказал свое личное мнение»:

«1. Три человека нам сдались сами. Пяти человек у нас нет совершенно.