Читать книгу - "Клеймо дьявола - Вольф Серно"

Голос Фреи казался идущим из глубины глубин и таким чужим…

— Ты правда хочешь знать?

— Я должна. Если знаешь врага в лицо, легче с ним сражаться.

— Ясно. Тогда слушай. Насколько мне известно, есть два объяснения. Одно повествует о том, что Колумб привез его из своего первого путешествия в Вест-Индию. Ты о Колумбе слышала?

— Ну… слышала.

— Ладно. Как говорят, команда Колумба подцепила эту болезнь в Новом Свете. А после, когда матросы вернулись домой в Испанию, сами не зная того, заразили других.

— Хм. Так почему же болезнь называют «французской», если моряки были испанцами?

— Хороший вопрос. Да будет тебе известно, что болезнь пришла оттуда с войском наемников в итальянский Неаполь. Оно состояло под командованием французского короля Карла VIII. А от его войска зараза распространилась по всей Европе. Поэтому сифилис и называют «французской болезнью».

— Вон как.

— Второе объяснение возлагает ответственность за эпидемию… на звезды. Здесь речь идет об астрально определенной консистенции воздуха. Возбудители сифилиса, по теории, происходят из дурного воздуха, возбуждаемого определенным взаимодействием планет Сатурна, Юпитера и Марса. Противостояние этих планет наблюдалось anno 1484, то есть непосредственно перед эпидемией 1493 года.

— Первое мне как-то понятно, второе нисколько.

— Честно говоря, мне тоже. Ну, скажем, не совсем. Второе объяснение происходит от Фракасторо.

— Это тот, который написал стих?

— Да-да, верно.

— А можете прочитать его наизусть?

— Н-нет, не могу. — Лапидиус понял, что ей хотелось затянуть их беседу, но он так устал, что глаза слипались. — Прости, мне надо поспать, да и тебе тоже. Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Он постарался еще пару минут не дать себе заснуть, пока не услышал ее ровное дыхание. Потом перевернулся на другой бок. Наконец-то пришел благодатный сон, позволив расслабиться всем его членам. Но обрывки мыслей еще витали в его голове. Он гнал и гнал их. Но две буквы не исчезали. «F» и «S», и они торчали и торчали во лбу. Во лбу мертвой Гунды Лёбезам.

Лапидиус перевернулся, невольно отмахиваясь руками. Буквы остались. И они свидетельствовали о том, что убийцы целились в Фрею. Его пациентка обязательно должна быть оглашена ведьмой. Вот только зачем? Почему убийцам так важно, чтобы ее сожгли на костре? Из всего следовал только один ответ: Фрея должна была знать то, что им навредит. Сильно навредит. А из этого следовало, что она знала убийцу. И могла его опознать.

Всю ночь Лапидиус так и не смог сомкнуть глаз.

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

В утренние часы колики возобновились. Они волнами прокатывались по телу, сотрясая и скручивая его, выжимали воздух из легких. Муки были такими сильными, что Фрее казалось, больше она не вынесет. Потом как-то справилась. Волна боли отступила, и снова можно было дышать. Озноб, который под конец пробил ее, показался просто благостью. Озноб мучением не был, так, немного неприятно, потому что конечности не подчинялись и жили словно сами по себе.

Как там день, уже настал? Каждое утро она задавала себе этот вопрос, хотя вроде бы должно быть все равно. Сумеречный свет мало отличался от света лунной ночи. Он едва просачивался по левую руку через окошечко в дверце. А когда смотришь наверх, только черная чернота, правда, со временем она стала различать в ней контуры. Вот обрисовались несколько стропил — скорее угадывались, чем были видны — прямо над ней продольная балка, крошечная щелочка между кровельной черепицей, пропускающая немного света.

А поскольку видела она мало, ее слух обострился. Никогда прежде она не слышала столько звуков и шорохов: приглушенные голоса Лапидиуса и Марты, звяканье посуды снизу, шипение атанора, постукивание горшков в кухне. Смех и болтовня, доносящиеся с Бёттгергассе. Удары молота, жужжание сверла, визг пилы из мастерской Тауфлиба. Звуки, которые заполняли часы каждого дня. Часы, которые ползли мучительно медленно. И жажда, вечная жажда. Из-за жары, царящей в ее темнице. Жара терзала сверлящими головными болями, ломотой в суставах, парализовывала мысли. Сегодня седьмой день лечения, ведь вчера было воскресенье, а значит, шестой день. Лапидиус заострил ее внимание на звоне колоколов. Служба в церкви Святого Габриеля. Он говорил, что в церковь не ходит. Как и она. И как она, он болел когда-то французской болезнью, которую называл сифилисом. Девять лет назад это было, в Испании. Там он заразился. Значит, спал с женщиной. Наверное, с испанкой. Фрея не имела ни малейшего представления, как выглядят испанки, но, должно быть, они очень красивые.

А она кажется Лапидиусу красивой? Сейчас точно нет. В первый день, в большом помещении со стеклянными зверюшками, он спрашивал, с кем она спала в последнее время. И при этом так строго смотрел на нее. И еще сказал, что это очень важно, знать его. И всех других. Чтобы лечить. Как ее.

Вся беда была только в том, что она едва могла вспомнить. Вообще было такое ощущение, будто ее память окутала пелена тумана. Иногда ей казалось, что какие-то картинки всплывают, но едва сознание пыталось ухватить их, как они каждый раз исчезали снова.

Лапидиус. За это время она узнала его немного лучше. От нее не укрылось, как он реагировал, когда она заглядывала ему глубоко в глаза: он смущался. В эти моменты она чувствовала себя женщиной — и в то же время беспомощной и безобразной, как никогда в жизни. Проклятая жаровня!

Ее снова скрутило от боли. Опять колики! Она сцепила зубы, чтобы противостоять приступу. Они накатывали волнами, подтачивали ее силы, вгрызались в кишки, а потом снова шли на спад и отступали. На какой-то момент она расслабилась, уступила, а потом было уже поздно. Горячая струя вонючей жижи вырвалась наружу между ягодицами. Она лежала в собственном дерьме и боролась с подступающими слезами. Она не станет плакать, ни за что! Она сильная! Сильная! Сильная! И тут же услышала собственные всхлипы. Никто не должен ее такую видеть. Никто! Только Марта. Она сможет ее обмыть. Да, Марта!

— Как у нас сегодня дела? — голос Лапидиуса был усталым.

Фрея испугалась. Ей хотелось только одного: провалиться сквозь землю. Или сбежать на край света. Но и это было невозможно. Она не могла убежать. Заперта, как какая-то скотина в хлеву. А тот, кому она всем этим обязана, стоял там, снаружи, и преспокойно спрашивал, как у нее дела.

— Оставьте меня в покое!

— Ну, чего ж так сварливо-то? Я тебе ничего не сделал.

Голова Лапидиуса показалась у окошечка. Фрее бросилось в глаза его бледное от бессонной ночи лицо. Она