Читать книгу - "Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев"

Он поднимал очередную чару, пил за красоту невесты, смотрел на её головной убор, на убрус, перехваченный узорчатой повязкой с вкраплениями дорогих самоцветов. Самоцветы горели праздником, а глаза… Нет, это морок какой-то!.. Отмёл Володарь прочь мысль лихую и гадкую… «Что я ей сотворил? Какое лихо?» — простучало в голове.

Но вино почему-то стало горьким. Неприметно выплеснул он очередную чару за ухо.

О том, что ощущения его верны, узнал несколько позже. Пока же, как только спустился на Тмутаракань очередной вечер и высыпали на чёрное небо мириады звёздочек, поспешил он в свои покои. С особым тщанием проверил сегодня стражу, у каждого гридня осмотрел копьё и саблю, наказал ни на миг не терять бдительности.

«Что со мной? Почему так стучит сердце? И вино… Ужель… Отравить меня хотел кто?!»

Он зачерпнул ковшом воды, промыл горло, сплюнул. Вытянулся на просторном ложе, положил рядом с собой меч в ножнах. До рассвета Володарь не сомкнул очей, всё лежал и прислушивался к звукам за дверями покоя.

Вот ударило било[125], раздались голоса стражи на крепостной стене, вот кот запрыгнул на постель и устроился у него в ногах, вот гридни Игоревича о чём-то негромко беседуют с его воинами. Кажется, толковня идёт о заморском вине и о горских жёнках.

«Надо отвлечься, выбросить эту глупость из головы! Игоревич — мой ратный товарищ, друг! Но… Если Ратибор был прав… Опытный боярин, разбирается в людях, ведает, кто из князей чего стоит… Заутре пойду к Таисии… Она успокоит… Или нет… Зачем её впутывать?.. Велю позвать ту пышногрудую блудницу-армянку. С ней, наверное, будет весело… Легко и весело».

Рассвело. Володарь поднялся, разминая уставшее после череды пиров тело, зевнул и перекрестил рот. Растворил дощатые ставни, выглянул во двор. Чей-то гужевой конь мирно щипал травку возле одного из столов. Громко храпел рядом с ним толстопузый боярин, неподалёку отрок Юрий Вышатич, видно, здорово захмелевший, силился поднять голову с лавки. Тут же сидел торговый гость из Корчева, тупо уставившись на опустевшую чару и бормоча себе под нос какую-то срамную песенку.

Под столами шевелились холопы, подбирающие объедки.

Упившихся до состояния риз было много. Одно приметил Володарь: среди пьяных — ни одного касога и хазарина. Греки были, но в основном позволяли себе валяться под столами и лавками свои, русичи. Становилось за них обидно, стыдно, подумалось с сокрушением: «Что же это мы, яко свиньи, ведём себя?! И всегда ведь так было, со времён древних скифов и росомонов[126]!»

Взяв с собой двоих гридней, выехал Володарь за ворота. Стрелой промчался верный конь вниз, к городским вымолам, рванул вправо. Долго неслись вершники по пустынному в этот час берегу. Мимо проплыл хазарский конец, за ним следом — слобода армянских купцов и рыбацкие выселки с гигантскими чанами для засолки рыбы.

Когда впереди показалось широкое устье Гипаниса, Володарь круто осадил скакуна. Бросив поводья гридню, он сорвал с плеч рубаху и ринулся в воду.

Тело обдало холодом, будто сотни игл впились. Студёна была поутру черноморская водица. Широко, вразмашку, вздымая брызги, поплыл Володарь вдаль от брега. Понемногу тело привыкло к воде, дрожь прошла. Он перевернулся, лёг на спину, смотрел пристально на ярко-голубой небосвод. По тёмной, заходней стороне плыли густые кучевые облака, в остальном же небо было чистым, как камень сапфир. Тонула в безмерной глади одинокая утренняя звезда. Опять стало холодно, над морем поднялся ветерок. Зарябило, заплескали у берега волны. Володарь поплыл обратно, стремглав выбежал на золотистый песок. Гридень услужливо подал князю цветастый рушник. Растеревшись докрасна, Володарь набросил рубаху и вскочил в седло. Теперь они поехали шагом, удаляясь от берега. Вскоре перед ними выросли две старинные каменные статуи.

«Бог Санерг и богиня Астарта. Им поклонялись язычники — древние греки и синды, кои жили тут тысячу лет назад. Астарта — богиня любви. Говорят, ей и поныне поклоняются местные блудницы. Отголоски старых преданий… А как у нас, на Руси?.. Богиня Мокошь стала Параскевой Пятницей, Волос — святым Власием, громовержец Перун — пророком Ильёй. Так устроен мир. Люди медленно меняют свои представления, трудно отказываются от веками сложившихся заблуждений…»

Он смотрел на огромное изваяние бесстыдно обнажённой женщины с коровьими рогами на голове.

«Рога означали плодородие. Астарте поклонялись жёнки, жаждущие иметь ребёнка — так, кажется, было у древних. Мне, христианину, не стоило б на неё глядеть… О чём это я? Я хотел идти к Таисии? Время ли? Что-то нету желания… Она стала странной в последнее время. Видно, понимает, всё понимает… Мне ведь тоже нужна жена, как и Игоревичу…»

Князь обернулся к гридням и отрывисто приказал:

— Скачем в крепость!

Бодро бежали резвые кони. Вдали виднелась залитая солнечным светом Тмутаракань.

ГЛАВА 17

Нежданно-негаданно однажды вечером Халдей привёл к Володарю хазарского старосту Вениамина. Пожилой седобородый хазарин низко склонил перед князем голову.

«Экий неприятный старикашка! По всему видать, злой и жестокий! И лебезит, равно как и Халдей», — пристально рассматривал Володарь испещрённое морщинами лицо Вениамина.

Карие глаза старосты беспокойно бегали, на Володаря он бросал короткие взгляды исподлобья.

— Спешим сообщить тебе, светлый княже! Плохие дела могут произойти в городе, — хрипел Вениамин. — У тебя могут возникнуть большие трудности.

— Объясни, в чём мои трудности? — Володарь почувствовал, как сердце его тревожно забилось.

Вмиг вспомнилась хищная улыбка Лашин-Марии.

Вениамин, поднявшись с колен, устроился на лавке. Халдей поместился невдалеке сбоку.

— Имеем верные сведения. Жена князя Давида, нечестивая касожинка, нашёптывает своему супругу в уши коварное. Требует, чтобы князь Давид избавился от тебя и правил Тмутараканью один. Издевается над ним, именует «полукнязем» и «полумужчиной». — Хазарин говорил свистящим шёпотом, и слова его звучали как-то особенно зловеще. — Её отец Идар готов помочь князю в этом мерзком деле.

— Откуда такие вести? И верны ли они? — Володарь нахмурился.

— Не сомневайся. У нас всюду есть свои люди. Услыхали, выпытали.

— И что же вы предлагаете? Как мне теперь быть? —