Читать книгу - "Ardis: Американская мечта о русской литературе - Николай Усков"

Проффер не случайно посвятил один из двух последних мемуаров вдовам российских писателей: кроме Надежды Яковлевны он подробно рассказывает о встречах с Еленой Сергеевной Булгаковой, Любовью Евгеньевной Белозерской, Лилей Брик и Тамарой Ивановой. Он также познакомится и с Ниной Берберовой, третьей женой Ходасевича, которая с 1950 года жила в США.

Будучи человеком академической культуры, Карл отлично понимал значение личного свидетельства и знания рукописей. В либеральных кругах советских столиц не только не было единства в оценках того или иного автора, покойного или здравствующего. Имелись и крайне серьезные лакуны в знании полузапрещенной русской литературы, корпуса произведений того или иного писателя и даже подробностей его биографии.

Это подтверждает и Вячеслав Иванов, сын писателя Всеволода Иванова, которого с Профферами познакомил Копелев еще в самом начале 70-х: «Россия уже потеряла прошлое. Я рос в писательской среде и могу ответственно сказать. То поколение писателей, которое он застал, само плохо знало предшествующую литературу. Кто-то из старшего поколения, вроде Надежды Яковлевны Мандельштам, могли ему что-то объяснить, но вообще людей, которые понимали значение и роль предшествующей русской литературы, уже оставалось очень мало в России… Это сейчас всe (Иванов говорит о серебряном веке и 1920–1930-х годах. – Н. У.) стало классикой, а тогда не было особенного представления о том, что это классика. Оно сформировалось в результате деятельности Профферов».

Так, вплоть до публикации в журнале «Москва» почти никто не знал о главном романе Булгакова. Не менее удивительно и то, что о его трех браках стало известно совершенно случайно: «Попробуйте представить себе, как трудно установить хронологию, подробности, действующих лиц, необходимых для биографии, если в стране даже такой фундаментальный и бесспорный факт „заново открывается“ только через тридцать пять лет после смерти Булгакова – при том, что все три вдовы живы, две из них по-прежнему в Москве – и по тем же адресам, где с ними жил Булгаков!» – замечает Проффер.

Свой мемуар о Елене Сергеевне Булгаковой Карл начинает с вопроса о том, как измерить власть. Кто сильнее – ЦК КПСС или Надежда Яковлевна Мандельштам? Партия, Союз писателей, типографии, пресса надувают официальных писателей ложным значением и пафосом. Но рано или поздно им на смену придет подлинная литература, память о которой, включая переписку, черновики и неопубликованные рукописи, сохранили именно писательские вдовы. «Я бы утверждал, что Надежда Мандельштам обладала чрезвычайной властью, – заключает Проффер, – и что наряду с ней литературные вдовы России оказали сильное и длительное влияние на историю русской литературы… Они, разумеется, действуют не в одиночку, но они первичные источники с большим потенциалом влияния».

Тем не менее вспоминая встречи с вдовами Карл всe время говорит о «политике знаний» или «супружеской цензуре» или о том, как Елена Сергеевна, «стратегически проливала чернила на отдельные места, считая, что их не надо видеть даже потомкам». Это «типично для русского представления о приличиях, часто подразумевающего нанесение агиографической глазури». «Страсть к агиографии – часть желания оберечь прошлое. Видеть его красивым, справедливым и трагическим».

Елена Сергеевна, например, располагала экземпляром «Батума» – пьесы Булгакова, посвященной Сталину. И она «наверняка не отдала бы ее в печать, потому что (помимо ее возможного участия в создании пьесы) это произведение не красит Булгакова. С ним он попадает в компанию знаменитых писателей, прославлявших Сталина… и даже человек, добывший в конце концов экземпляр пьесы для Эллендеи, не советовал ее печатать – люди неправильно поймут Булгакова». Разумеется, Профферы совету не последовали.

Если Елена Сергеевна рассказывала не всe, то и они кое-что от нее утаивали – «например, что у нас уже есть русский текст „Зойкиной квартиры“ 1935 года и сведения о других редких и даже неизвестных булгаковских материалах», – вспоминает Карл. «Зойкина квартира» станет еще одной из трех первых книг «Ардиса», опубликованных в 1971 году. Эту пьесу и многое другое они получили от упомянутого выше Константина Рудницкого. Он же, судя по его письму в архиве «Ардиса», датированному 1971 годом, смог организовать их знакомство со второй женой Булгакова, «которая написала о нем большие мемуары и сможет Вам, я думаю, многое рассказать». Мемуары Любови Евгеньевны Белозерской выйдут в «Ардисе» на русском в 1978 году (в рамках альманаха «Глагол»), отдельной книгой в 1979 году, а на английском – в 1983-м.

* * *

Безусловно, окружение Профферов было либеральным, хотя с некоторыми его представителями им было не просто. Либерализм советской интеллигенции был местами совсем нелиберален. Правда, ошибочно сводить «Ардис» исключительно к либеральной сцене советских столиц. Карл довольно обстоятельно знал и параллельную литературную среду, с которой его либеральные друзья почти не общались, но которая так же генерировала тексты и имела свою аудиторию. Наследниками оттепели были не только либералы и диссиденты, но и националисты, которых, как и либералов, тоже следовало бы поместить в кавычки.

«Националистические течения тех лет надо рассматривать в широком культурном контексте растущего внимания к историческому прошлому, обращению к истокам и корням, которое стало спутником начавшегося в эпоху оттепели распада советской идеологии», – отмечает Денис Козлов. Вторая половина 60-х годов – как раз время подъема этого движения. И Карл, судя по переписке с Владимиром Вигилянским, этим живо интересуется.

Где-то в 1971 или начале 1972 года (письмо удается датировать только по косвенным данным) Вигилянский пишет: «Карл, вы спрашиваете про „руссистов“. Это название неправильное. Их у нас называют по старинке – „славянофилами“. Все они (кроме Солоухина и других) с примесью консерватизма. В основном они все бездарные писатели и поэты. Но у них есть даже свои теоретики (Лобанов, Ланщиков, Чалмаев, Кожинов). Последний самый из них талантливый. Все эти славянофилы печатаются в журналах „Молодая гвардия“ и „Наш современник“. Живется им, надо сказать, невесело. Их бьют и справа и слева. Как известно, Кочетов в своем романе, напечатанном в журнале „Октябрь“, высмеял Солоухина и всю его братию… С другой стороны, А. Дементьев, бывший сотрудник журнала „Новый мир“, выступил на страницах этого журнала, где надавал большое количество тумаков так называемым „неославянам“. Советую прочитать статью Дементьева. Также советую просмотреть номера журналов „Молодая гвардия“ и „Наш современник“ за последние годы».

Проффер, cудя по этому письму, вполне мог составить первоначальное мнение о «руссистах». Он, безусловно, продолжил собирать о них сведения. Уже в 1976 году в обстоятельном обзоре состояния русской литературы для New York Review of Books Карл упоминает основные имена «руссистов», или, как он их называет, country writers, и дает им развернутые характеристики: Василий Шукшин, Василий Белов, Виктор Астафьев, Владимир Солоухин. В статье 1981 года помимо этих авторов фигурируют и другие классики «деревенщиков»: Федор Абрамов, Борис Можаев, Виталий Сёмин и Валентин Распутин. В архиве сохранилось письмо Солоухина Карлу: «Встречи с Вами живы в моей памяти», а также довольно теплое письмо самого Проффера к Валентину Распутину, написанное за три месяца до смерти Карла. Из него следует, что Карл и Распутин были знакомы еще до отказа Профферу в визе в 1979 году: «Хотя, как правило, близкое знакомство с писателем не усиливает любовь к нему… нам жаль, что мы не успели познакомиться ближе».