Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Но вместо требований или угроз в манере Аун Сана, Сенанаяке принял программу Соулбери в качестве моста к свободе. Сам Соулбери вместе с новым губернатором сэром Генри Муром помог Цейлону его перейти. Мур сказал Министерству по делам колоний, что ему предоставляется «золотая возможность, используя немного смелости теперь, сделать щедрый и добровольный жест по отношению к Цейлону». Он добавил, что народ Цейлона напоминает ирландцев: «Будет трагедией повторять на Цейлоне колоссальные ошибки, которые мы сделали в Ирландии».

Он верил, что верность Цейлона короне должна быть обеспечена и, как он мудро объявил, «если дать слишком много слишком быстро, то это окажется более мудрым, чем если дать слишком мало слишком поздно»^[2553].

На само Министерство по делам колоний произвела впечатление сила характера Сенанаяке, искреннее стремление к цели и враждебность к коммунизму. Официальные лица ожидали скользкого и хитрого политика, и потеплели, увидев «грубого и прямого фермера с чувством юмора»^[2554].

Но всего этого оказалось бы недостаточно, если бы за остров не вступился Аун Сан. Аргумент был очень простым: Великобритания едва ли может предоставить полную независимость Бирме, наградив страну, которая сражалась за Японию, и одновременно отказать Цейлону, наказав страну, которая оставалась верной союзникам.

Лейбористский министр по делам колоний Артур Крич Джонс принял эту логику, но опасался обвинений в том, что он «проматывает империю»^[2555]. Поэтому министр утверждал: Цейлон, политически стабильный и стратегически жизненно важный, является «особым случаем». Джонс особо подчеркивал, что остров не теряют в результате произвольного принятия решения, он присоединяется к Содружеству, исполняя долгосрочный план развития.

Еще искреннее Джонс заявлял, что членство Цейлона в Содружестве продемонстрирует, что статус доминиона не ограничивается белыми. Как надеялось Министерство по делам колоний, это покажет, что дни Британской империи не сочтены, а Содружество — это «не просто отсвет после заката, заканчивающийся тьмой»^[2556]. Наоборот, оно становилось средством сохранения британского присутствия без необходимости нести на себе груз командования. Это был союз сердец, как давно предсказывалось в отчете Дарема.

Министры-социалисты агрессивно оспаривали вопрос. «Если бы Черчилль был у власти, то он бы потерял империю, как Георг III потерял тринадцать колоний. Цель лейбористов — спасти империю. Это будет достигнуто путем предоставления колониям самоуправления»^[2557].

Поэтому, проследовав по пути переговоров, усыпанному цветами, Сенанаяке смог повести свою страну к свободе. Как писала одна цейлонская газета, рано утром 4 февраля 1948 г. стали звонить колокола и послышался барабанный бой, чтобы разбудить людей от «сонного рабства»^[2558].

* * *

В Малайе народ, который чужеземные хозяева часто считали мягким и ленивым, судя по всему, наслаждался сонливостью до Второй Мировой войны. Здесь, как и на Цейлоне, общество скреплялось почтением. Но британцы находчиво и ловко стали союзниками малайского высшего класса. Колониальные чиновники правили, а местные особы королевской крови царствовали. И одни, и другие лелеяли «миф о том, что султаны все еще независимы». Так они поддерживали традиции верности среди преимущественно сельских малайцев. Зато китайцы (примерно половина пятимиллионного населения) поддерживали имперскую власть, которая их защищала.

Самая крупная малайская националистическая организация между двух войн, Сахабат Пена («Друзья авторучки») начиналась, как колонка на детских страницах газеты, где отвечала на письма. Она оставалась столь же незрелой, как и предполагает ее происхождение. Казалось, благополучие Малайи в основном зависит от игры по английским правилам. Как писал один журналист, «ликвидация футбола подобна уничтожению народной медицины».

Однако давление с целью политических перемен бурлило под поверхностью. Исламские реформаторы, местные учителя и маленькая элита, получившая образование в Англии, вносили вклад в рост «националистических чувств»^[2559]. Это же делала и новая прослойка профессиональных журналистов и газетчиков. Они привлекали внимание к наступлению английского языка и уничтожению малайской культуры: «Кровати сменяют циновки; у людей больше нет традиции сидеть, скрестив ноги, многие берут в аренду столы и стулья»^[2560].

Радикальное влияние шло из Китая. Оно распространялось, и китайские коммунисты в Малайе сформировали Лигу против империализма. Экономическая конкуренция между крестьянами-малайцами и предприимчивыми китайцами подпитывала антагонизм по национальному признаку между группами населения.

Затем японская пехота на велосипедах покорила Малайю в 1941-42 гг. Так немецкие танки покорили Францию в 1940 г., одним ударом разбив легенду о европейском превосходстве. Солдаты Японии дали несравненный стимул азиатской гордости — не только своей смелостью и энергией, но и несравненной способностью к самопожертвованию. Один малаец писал: «Британцы сражались, чтобы жить, японцы — чтобы умереть»^[2561].

Размышляя об огромном влиянии Японии на Британскую империю, Франклин Д. Рузвельт заявлял: «Почти кажется, что японцы были необходимым злом, чтобы сломать старую колониальную систему»^[2562].

Однако, хотя японцы фатально подорвали положение британцев в Азии, они мало что сделали для продвижения Малайи к независимости, кроме недолгого покровительства Союзу молодых малайцев Ибрахима Якоба — грубого эквивалента Бирманской независимой армии Аун Сана. В действительности, основным достижением захватчиков, которые предсказуемо выставляли себя освободителями, оказалось уничтожение и разрушение. Они разрушили малайскую экономику, отрезали ее экспортные рынки и уничтожили валюту. Японцы монополизировали урожай риса, вызвав недоедание и болезни у большого числа людей. Оккупанты вели себя так жестоко по отношению к людям, которых заставляли принудительно трудиться, что почти треть из них умерла.