Читать книгу - "Угрюм-река - Вячеслав Шишков"

– Ну песня, ну песня! – растроганно покрутил головой старик Груздев. – Как по сердцу гладит... Эх ты!

Рожки взрыдали последний раз и смолкли. Все сидели, опустив огрузшие воспоминаниями головы. Старый хозяйский лакей Тихон стоял, прислонившись к косяку окна; ему не хотелось утирать слез, катившихся на черного сукна сюртук.

– Слушайте дальше слова этой песни, – глубоко передохнув, будто захлебнувшись вздохом, проговорила Стеша. – Слушайте, пожалуйста...

Сушит да крутит меня, молодца, славушка худая,

Чрез эту худу славушку сам я погибаю...

Смысл этих слов больно уязвил Прохора Петровича. «Ну, прямо про меня», – угрюмо подумал он и, сразу вскипев, грубо оттолкнул от себя замечтавшуюся Стешу.

– К черту эту панихиду!.. Эй, гармонист! Яшка! Сыпь веселую, плясовую! – крикнул он.

И весь строй кабинета переключился на гульбу. Бражники потянулись к чаркам, зашумели. Гармонисты стали налаживать свои тальянки.

– А ну спляшем!

Дьякон сбросил рясу, прогудел:

– Уберите подальше ваши стульчики. А то я их, неровён час, покалечу.

Исправник, желая угодить хозяину, снял шашку, принялся с помощью Тихона стаскивать мундир, – он тоже готовился к плясу. Жеманная Стеша и мясистая кухарка Аннушка, похохатывая, оправляли у зеркала смятые прически. Захмелевшая Наденька тянула с молодым пастухом густую душистую сливянку. Илья Петрович Сохатых зверски икал и тщетно придумывал, чем бы распотешить хозяина. Наденька затянулась из крепкой трубки пастуха, закашлялась и крикнула:

– Ну, а что же вы плясать-то?!

Персидский ковер скручен в тугое бревно, водружен к камину. Десятипудовый жилистый дьякон встал против семипудового брюхатого исправника. Их разделяло пространство шагов в десять.

– Готово?

– Готово.

– Вали!

Изумрудик с Яшкой хватили на тальянках. Дьякон повел плечами, оглушительно присвистнул и с гиком:

– Иэх, кахы-кахы-кахы-кахы! – подобно подъятому на дыбы коню, сотрясая пол и стены, дробно протопал по скользкому паркету.

Кони новы, чьи подковы!

Кони новы, чьи подковы!! —

отбрякивал он пудовыми сапогами, как копытами.

Исправник тоже подпрыгивал, тряс брюхом, сверкал лакировкою сапог, звякал шпорами; он сразу же вспотел, обессилел и, отдуваясь, повалился на кушетку.

– Слабо, слабо! – кричал ему дьякон и, посвистывая разбойным посвистом, с такой силой ударял в пол каблуками и подметками, что по кабинету шли гулы, как от ружейных залпов.

– А ну, вприсядку! – И взъерошенный, страшный видом Прохор выскочил на средину круга.

Гармонисты взревели громче, к ним пристали рожечники, и даже старый Тихон, забыв солидность, начал дубасить самоварной крышкой в серебряный поднос.

– Эх, кахы-кахы-кахы-кахы-кахы!!

От ярого топота двух богатырей – дьякона и Прохора – подпрыгивали окна, стоял грохот, звон в ушах, как на войне, и казалось, домище лезет в землю.

– Вали-вали-вали! – подзуживали гости.

Вот хрустнул, скоробился фасонистый паркет, изящные куски мореного дуба и розового дерева в панике поскакали из-под ног, как скользкие лягушки.

Железная натура Прохора Петровича, казалось, клала на обе лопатки все понятия о человеческой выносливости, природа зверя превозмогала все: после угарного во всю ночь пьянства, опохмелившись холодным квасом и ни минуты не вздремнув, он в семь часов утра, прямо с пира, уже был в своем кабинете на башне. А кучер Яшка и две кухарки с поваром, еще не проспавшиеся, валялись под столом в домашнем кабинете Прохора Петровича, где шла ночная кутерьма. Всеми оставленный слепец Изумрудик, икая, бродил как дурак по коридору, отыскивал выход. Пастухи, забыв про коров, спешно доедали остатки. А Илья Сохатых, в плясе разбивший себе бровь, лежал, раскинув руки, посреди кабинета, моргал отекшими глазами, охал:

– Су... су... супруга моя сильно беременна. А я... а я, рангутан, валяюсь, как Бельведер Аполлонский... И нос в табаке. Курсив мой.

Фронт работ, суживаясь в одном месте, расширялся в другом. В этом году предстояли огромные расходы по оборудованию новых предприятий, золотоносных участков, каменноугольных разработок. Посланные в управление железной дороги образцы каменного угля получили от экспертизы высокую оценку.

Прохор Петрович взял крупные заказы на этот уголь и был углублен сейчас в подсчеты и соображения, как развернуть во всю ширь добычу угля, как перебросить уголь на железнодорожную линию. Он широко, умело пользуется большой своей технико-экономической библиотекой, толково подобранной инженером Протасовым. Он сначала раскинет своим умом «что и как», а потом, во всеоружии знаний, поведет деловой разговор с инженерами. Они будут удивляться гению Прохора, будут уступчивее в цифрах. К Прохору едут на службу из южной России три инженера, специалисты по углю, и пятеро штейгеров.

Занятия Прохора то и дело прерывают телефонные звонки по пяти проводам, брошенным в башню. Он знает, что в конторе идет сейчас расчет рабочих, не пожелавших остаться на пониженном заработке. Таких набралось свыше пятисот, среди них – приисковая «кобылка», шпана. Но большинство трезвые, почтенные люди, которым опостылело расшвыривать жизнь свою в немилой тайге. Всем им готовится огромная барка и пароход в селе Разбой, на Большом Потоке. Поедут рекой и железной дорогой на родину.

Однако на лицах кой-кого из них лежит печать смерти: село Разбой мечено кровью и темным перстом судьбы.

Зато ум Прохора четок и ясен, он не закрыт никакими печатями, не мечен никакими перстами. Но где-то в подсознании Прохора и там, за спиной, топчутся призраки: Прохор слышит мстительный шепот убитых рабочих, плач старухи дегтярницы с парнем, предсмертный хрип Константина Фаркова и визги железной пилы – пила режет череп.

Прохор ежится, поводит лопатками, – ему неприятно, он гонит прочь это туманное чувство смятения, но все-таки кто-то стоит за спиной. Прохор силится втиснуть свой смысл в мудрость книги. Строчки ясны и четки, и ясен ум Прохора. Но вот чрез печатную строчку: «коксование имеет целью увеличение содержания углерода...» – пересекая ее, шмыгнул из пространства в пространство рогатый чертенок. Прохор ладонью – хлоп! – нет ничего. А чертенок меж тем завизжал, завизжал и уселся Прохору на нос. Прохор – хлоп! – комаришко.

– Ага! Да это же комар, а не черт, – обрадовался Прохор и стал читать дальше. Ныли глаза. Болело под черепом. Нездоровилось.

Вдруг что-то ударило Прохора в спину мягко, как мячиком. Прохор, передернув спиной, оглянулся. Пусто. Тихо. Потряхивает цепью волк. Прохора потянуло к окну. Он перевесился вниз из окна, обомлел, закричал:

– Шапошников! Шапошников! Шапошников!..

Бородатый человек, казавшийся сверху кубышкой, задрал вверх голову, потешно проквакал: