Читать книгу - "Иван Федоров - Татьяна Муравьева"

Среди студентов были зажиточные люди, но были и бедняки, вынужденные в свободное от учебы время зарабатывать себе на жизнь. Одни давали уроки в богатых семьях, другие нанимались батраками, а некоторые просили милостыню. И для работы, и для сбора милостыни студент должен был получить разрешение университетского начальства.

Известно, что Иван Федоров поселился в бурсе, называвшейся «Иерусалим» и расположенной неподалеку от университета. Дом для нее был построен в 1453–1456 годах на средства, завещанные кардиналом Збигневым Олесницким. Это была самая крупная из бурс. В доме было пятьдесят девять комнат, библиотека и кухня. В «Иерусалиме» обитало множество народа. «Здесь рядом с обычными школярами жили бакалавры и магистры, рядом со светской молодежью — воспитанники церковных училищ различных законов, рядом с поляками — школяры из Германии, Венгрии и других стран», — писал польский историк А. Карбовяк. Особенно много было здесь выходцев из украинских и белорусских земель. Старшиной бурсы «Иерусалим» во времена Ивана Федорова был Томас (Фома) из польского городка Красностава.

По студенческой традиции вселение в бурсу сопровождалось особым обрядом-посвящением, доставлявшим немало веселых минут старым студентам и сильно смущавшим новичка.

* * *

Иван Федоров, чуть помедлив, переступил порог бурсы.

Тяжелая дверь гулко захлопнулась за его спиной. Иван Федоров стоял посреди полутемных сеней и в растерянности оглядывался, не зная, куда идти дальше.

Вдруг послышался топот множества ног, и его окружила беснующаяся толпа хрюкающих, блеющих по-овечьи и лающих по-собачьи тварей, больше всего похожих на чертей.

— С нами Крестная Сила, — прошептал Иван и хотел перекреститься, но его с двух сторон подхватили под руки, куда-то потащили и втолкнули в просторный покой. Здесь было светлее, чем в сенях, и Иван разглядел, что окружают его отнюдь не черти, а юноши, примерно одного с ним возраста и состояния, и сообразил, что, скорее всего, это его будущие товарищи по университету. Однако их действия и слова были очень странными. Иван Федоров уже достаточно понимал по-польски, чтобы разобрать перемежаемые хрюканьем, лаяньем и блеянием громкие выкрики:

— Устроим желторотому баню!

Иван Федоров рванулся, державшие его двое парней убрали руки, и он, потеряв равновесие, во весь рост растянулся на полу. Все громко захохотали.

Красный и злой, Иван поднялся и шагнул вперед, сжав кулаки.

— Эй, не злись! — предостерегающе крикнул тощий веснушчатый парнишка лет пятнадцати. — Злых здесь не любят!

А здоровый детина постарше, с длинными, свисающими усами сказал укоризненным басом:

— Ты ж теперь бурсак, негоже тебе ходить немытым и нечесаным!

Все снова захохотали и принялись плясать вокруг Ивана Федорова, изображая, что трут его мочалками и чешут гребнем. Иван Федоров сделал над собой усилие и тоже засмеялся.

— Ну вот, теперь он и чистый, и причесанный, можно принять его в бурсу, — торжественно провозгласил высокий темноволосый юноша, который, как сразу понял Иван Федоров, был здесь главным.

— Подожди, Фома, — возразили ему сразу несколько голосов. — Надо еще его проэкзаменовать. А то, может, он и грамоты не знает.

— Верно! — согласился Фома. — Несите бумагу, перо и чернила!

Ивана Федорова усадили за стол, положили перед ним большой лист бумаги, поставили деревянную чернильницу с крышкой, сунули в руки перо. Ожидая какого-нибудь подвоха, Иван пощупал бумагу, внимательно осмотрел перо. Но бумага не была намазана ни воском, ни какой-нибудь другой субстанцией, по которой было бы трудно писать, перо оказалось хорошим и безупречно очиненным. Пожав плечами, Иван хотел снять крышку с чернильницы, чтобы посмотреть, не подброшена ли в чернила шерстинка из кошачьего хвоста, которая, прилипнув к перу, может посадить на бумагу большую кляксу, но чернильница почему-то не открывалась. Иван подумал, что крышка завинчивается, и, отложив перо, принялся с усилием ее отвинчивать. Но та по-прежнему не поддавалась.

— Не выходит? — спросил усатый детина с притворным сочувствием.

Иван посмотрел на чернильницу повнимательнее и понял — вся она вместе с крышкой была вырезана из цельного куска дерева.

— Не выходит, — сказал он сокрушенно. — Сделай милость, помоги — вон ты какой здоровый, у тебя-то, небось, выйдет, — и сунул чернильницу оторопевшему усатому в руки.

Тот растерянно вытаращил глаза, а все опять засмеялись. Иван засмеялся тоже, теперь и ему стало весело.

Фома дружески хлопнул его по плечу.

— Принимаем тебя в товарищи! Поклянись, что не затаил на нас зла за наши нынешние шутки и не будешь никому мстить!

— Да ладно, чего уж там, — отмахнулся Иван Федоров.

— Нет, поклянись! — обиженно потребовал веснушчатый. — Так уж у нас принято — я в прошлом году тоже клялся!

Иван поднял правую руку и сказал:

— Клянусь!

— А теперь слушай! — торжественно провозгласил Фома. — Нет союза крепче, чем студенческое братство! Даже если будут варить тебя в кипящей смоле, не выдавай товарищей! Будь готов поделиться с ними последним куском хлеба, отдать последнюю рубаху! И не сомневайся, что каждый из нас готов пожертвовать за тебя своей жизнью! Один за всех, все за одного!

— Один за всех, все за одного! — закричали студенты во всю силу своих глоток — и Иван Федоров вместе с ними.

Во времена Ивана Федорова Краковский университет переживал период наивысшего расцвета. В программу философского (артистического) факультета, на котором обучался Иван Федоров, входило серьезное изучение античной литературы, в частности, профессор Антоний из Напаханиа читал лекции по «Илиаде» Гомера, с 1520-х годов началось систематическое изучение греческого языка.

С университетом тесно сотрудничал ряд краковских типографий, выпускавших необходимые для обучения книги. Некоторые студенты подрабатывали, помогая в типографиях. Скорее всего, среди них был и Иван Федоров. Именно в Кракове мог он впервые своими глазами увидеть типографский процесс и освоить начала типографского искусства.

В Кракове, бывшем единственным типографским центром Польши, к тому времени уже сложились достаточно развитые типографские традиции. В последние десятилетия XV века здесь было издано несколько латинских церковных книг, напечатанных немецкими бродячими типографами. Но уже в начале XVI века появилась стационарная типография, принадлежавшая сначала Каспару Гохфедеру, а затем перешедшая к Иоганну Галлеру.

В Польше был принят латинский шрифт, однако именно в Кракове появилась первая печатная книга, набранная кириллицей и рассчитанная на православных. Напечатал ее типограф Швайпольт Фиоль. Слышать о Фиоле Иван Федоров мог еще в Москве. В Московском государстве были известны его книги. Но именно в Кракове наш первопечатник подробно узнал о жизни и деятельности первого кириллического типографа.