Читать книгу - "Тетради дона Ригоберто - Марио Варгас Льоса"

Донья Лукреция прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Приятель Ригоберто доктор Рубио, известный психоаналитик, который по примеру Вильгельма Райха[45]раздевался во время сеансов, чтобы глубже проникнуть в подсознание своих пациенток, частенько изрекал на коктейлях такие же сентенции.

— Послушай, Фончито, — донья Лукреция промокнула платком покрытый испариной лоб мальчика, — ты хоть знаешь, что такое сифилис?

— Венерическое заболевание, от слова Венера: так звали какую-то богиню, — простодушно ответил мальчик. — Про нее в словаре не было. Зато я знаю, как господин Адольф подхватил этот самый сифилис. Рассказать?

— Только если ты успокоишься и перестанешь пугать себя нелепыми выдумками. Ты не Эгон Шиле, дурачок, а Ригоберто совсем не похож на беднягу Адольфа.

Фончито не стал спорить. Какое-то время он хранил молчание, уткнувшись в плечо мачехи и наслаждаясь ее спасительным теплом. Когда мальчик приступил к своему повествованию, перед изумленной доньей Лукрецией вспыхнул целый фейерверк дат, имен и подробностей. Казалось, что мальчишка видел все своими глазами. Что родился он не в Лиме ближе к концу двадцатого века, а на закате Австро-Венгерской империи, которой суждено было сгинуть в пекле великой войны, в те причудливые, космополитические, богатые событиями и отмеченные небывалым расцветом культуры времена, которые принято называть belle epoque и о которых Ригоберто, их большой поклонник, прочел ей немало пространных лекций в первые годы брака. (Теперь его место занял Фончито.) То была эпоха Малера, Шенберга, Климта, Шиле. Сбивчивая, полная анахронизмов история Фончито постепенно обретала четкие очертания. В самом конце девятнадцатого столетия в деревушке под названием Тулльн на берегу Дуная, неподалеку от Вены (по словам Фончито, всего в двадцати пяти километрах), двадцатишестилетний чиновник ведомства австрийских железных дорог Адольф Евгений Шиле, лютеранин, обвенчался с семнадцатилетней чешкой-католичкой Марией Сукуп. Скандальная свадьба состоялась вопреки воле родственников невесты («Твоя семья тоже была против брака с папой?» — «Наоборот, Ригоберто сразу всех очаровал»). Но тогда нравы были пуританские и повсюду царили предрассудки, правда? К тому же Мария Сукуп была чересчур наивна; бедняжка понятия не имела, откуда берутся дети, и верила, что их приносит аист. (А ты была такой же, когда выходила замуж? Нет, она давно знала все, что нужно.) Эта дуреха Мария не сразу догадалась о своей беременности. Решила, что объелась яблок. Молодоженам пришлось прервать свадебное путешествие. Так началась эта история.

— А как провели медовый месяц?

— Никак. — Фончито сумел взять себя в руки. Глаза его были заплаканы, но дрожь прошла и на щеках вновь появился румянец. Мальчика захватил собственный рассказ. — Мария отчаянно трусила. Первые три ночи она не позволяла Адольфу к себе прикасаться. Так что фактически их брак состоялся не сразу. Ты что смеешься, мама?

— Забавно, когда мальчишка вроде тебя рассуждает как умудренный опытом старец. Не обижайся, мне очень интересно. Значит, первые три ночи после свадьбы у Адольфа с Марией ничего не было.

— Это вовсе не смешно, — заявил Фончито. — Моя история очень грустная. Медовый месяц они провели в Триесте. В тысяча девятьсот шестом году Эгон Шиле со своей любимой сестрой Герти побывал в тех местах.

В Триесте, в тот мучительный медовый месяц, было положено начало трагедии. Убедившись, что жена ни за что не подпустит его к себе. — Мария плакала, дралась, царапалась и вопила так, что стены дрожали, — Адольф сбежал из дома. Куда? К дурным женщинам. В квартале красных фонарей ему повстречалась Венера и наградила сифилисом. С того момента болезнь исподволь, потихоньку разрушала его. Адольф медленно терял рассудок, принося своей семье все новые беды. Проклятие Венеры пало на всех Шиле. На четвертую ночь Адольф все же выполнил супружеский долг и, ни о чем не подозревая, заразил жену. Три первые беременности Марии кончились выкидышами, дочка Эльвира прожила всего десять лет. Сын Эгон родился слабым и болезненным. Все детство он провалялся в больницах, и никто не верил, что мальчик доживет до совершеннолетия. Донья Лукреция представила одинокого худенького мальчика, который рисует повсюду, где только можно: в школьных тетрадках, на полях Библии, на обрывках оберточной бумаги, которые он достает из мусорного ведра.

— Вот видишь, у тебя с ним ничего общего. Ты, если верить Ригоберто, был на редкость здоровым младенцем. И всегда предпочитал поездам самолетики.

Фончито даже не думал улыбаться.

— Дальше рассказывать, или тебе надоело?

Нет, ей было очень интересно; правда, злоключения австрияков, живших на рубеже веков, забавляли донью Лукрецию куда меньше, чем неподдельная страсть, с которой Фончито рассказывал о них: мальчик вздрагивал, вращал глазами, отчаянно жестикулировал, делал мелодраматические паузы. Сифилис подкрадывается незаметно и вероломно; страшен не только сам недуг, но и позор, которым он покрывает свои жертвы. Сеньор Адольф наотрез отказывался признать очевидное. Когда родные просили его показаться врачу, он лишь отмахивался: «Чушь, я здоров как бык». И старался вести себя как ни в чем не бывало. Однако постепенно у него стал слабеть рассудок. Эгон обожал отца и страдал, видя, как прогрессирует страшная болезнь. По вечерам господин Адольф садился играть в бридж с воображаемыми гостями. Раздавал карты, вел светские беседы, угощал партнеров сигарами, не замечая, что в гостиной родового особняка в Тулльне никого нет. Мария, Мелани и Герти пытались вернуть его к реальности. «Папа, неужели ты не видишь, что говоришь и играешь сам с собой?» Эгон принимал сторону отца: «Не слушай их, папа, у нас в гостях шеф жандармерии, и почтмейстер, и директор школы. Все твои друзья с тобой. Я их вижу». Мальчик не желал признавать, что у отца начались галлюцинации. Порой Адольф ни с того ни с сего надевал парадный мундир, доставал фуражку со сверкающим козырьком, до блеска начищал сапоги и в таком виде расхаживал по перрону. «Что ты здесь делаешь, папа?» — «Встречаю императора с императрицей, сынок». Он был совершенно безумен. В конце концов Адольфу пришлось уйти в отставку. Спасаясь от позора, Шиле переехали туда, где их никто не знал, — в городок под названием Клостернойбург. В переводе с немецкого это значит «новый поселок при монастыре». Отец семейства был совсем плох, он разучился говорить. Целыми днями господин Адольф в молчании расхаживал по комнатам. О чем он думал в такие моменты? Что видел?

Фончито вновь охватила тревога.

— Совсем как папа. — Голос мальчика дрогнул. — Он возвращается из конторы и молча запирается в своем кабинете. Даже со мной не говорит. В выходные та же история; сидит в кабинете день-деньской. На все вопросы отвечает: да, нет, хорошо. И никуда не выходит. А вдруг у него тоже сифилис? И он сходит с ума? Вдруг с отцом приключилось то же, что и с несчастным Адольфом? Ведь он тоже остался один. А значит, вполне мог пойти к дурным женщинам и повстречать там Венеру. Я не хочу, чтобы папа умирал!

Фончито снова расплакался, на этот раз тихо, без надрыва, и донье Лукреции стоило большого труда его успокоить. Нежно обняв мальчика, она убеждала его выбросить из головы глупые страхи, доказывала, что с Ригоберто все в порядке, и, чувствуя как платье намокает от слез, думала, что между ней и пасынком существует глубокая, прочная связь. Постепенно ей удалось немного утешить мальчика. Ригоберто всегда любил запираться в кабинете, среди книг, картин и пластинок, слушать музыку, читать, делать записи в тетрадях. Разве Фончито об этом не знал? Не замечал ничего подобного раньше?