Читать книгу - "Сны Сципиона - Александр Старшинов"

Я перестроил свой крошечный отряд, теперь главной задачей было добраться до реки. Мы пустились в бегство. Луций Публиций скакал впереди, я за ним. Со мной уходило человек тридцать, в основном пехотинцы, я велел им бежать изо всех сил. К счастью для них, это оказались ветераны, приученные проходить тридцать миль зараз с оружием, и я направлял их — но не к малому лагерю, а к реке. Несколько африканских всадников попытались нас преследовать, но залп пилумов заставил их позабыть о нас. Местность, где прежде стояла наша конница, теперь почти полностью обнажилась, и только трупы всадников и лошадей устилали поле. Где-то они образовали настоящий вал, и мой Рыжий перепрыгнул это препятствие, едва не сбросив нас с Лелием, когда копыта заскользили в крови^[43].

Сзади, перекрывая шум дальней схватки, послышались яростные крики и ржание лошадей. В тот миг я подумал, что нас настигают и это конец. К счастью, я не поддался паническому ужасу, от которого люди теряют голову. Помню, возникла лишь одна мысль: кто-то останется верхом на Рыжем, а кто-то спешится и постарается умереть доблестно. Впрочем, выбора тут не было, и я знал, что спрыгивать на землю придется мне — Лелий был слишком серьезно ранен, чтобы меж нами можно было кидать жребий. Я оглянулся: отряд нумидийцев окружил полсотни беспомощных беглецов, что вырвались из окружения вслед за нами, и теперь истреблял их, как свиней на бойне. Легионеры лишились своих пилумов — кто-то успел их метнуть, кто-то бросил, пустившись в бегство, многие покидали даже тяжелые щиты и теперь не смогли составить черепаху и прикрыться щитами от дротиков. В отчаянии пехотинцы кидались с мечами на лошадей — но Куда там! Быть может, тяжелого всадника кто-то из них и сумел бы завалить, нырнув под брюхо коню, но не нумидийскую лошадку — та отскакивала с ловкостью пса, а в следующий миг наш человек падал, пронзенный дротиком. Пока нумидийцы уничтожали беглецов, мы продолжали свой бег. Несчастные своими телами заслонили нас от смерти. Помочь я им не мог — ибо видел вдали облако пыли, — и оно приближалось, это скакал еще один отряд варваров.

Я крикнул: «Скорее!», и пустил Рыжего крупной рысью, устремляясь к броду. За мной кинулись остальные. Гиканье нумидийцев подхлестывало их, будто злой плетью. Пехотинцы старались не отставать от конных. Одному парню, совсем измотанному, я позволил держаться за луку^[44] седла и тем спас.

Оставалось надеяться, что мы успеем достичь большого лагеря и получить там поддержку. В лагере стояли в основном триарии — самые испытанные и опытные бойцы. Спасти десять тысяч триариев из лап Ганнибала — эта мысль показалась мне в тот миг весьма заманчивой.

Когда мы перешли реку вброд, я вздохнул с облегчением — мы еще не спаслись, но у нас появилось немного времени — мы опережали преследователей. Надежда прибавила сил: к воротам пешие буквально летели. Мой Рыжий то и дело переходил на тряскую рысь, а Лелий у меня на спиной стонал от боли и ругался. Я отдал ему свою флягу — на дне еще плескалось немного влаги. Никогда, пожалуй, ни один путь, ни один дневной переход по жаре и в пыли не казался мне таким длинным, как тот путь к лагерным воротам. Я видел их впереди, но они, будто заколдованные, не приближались. Я подивился, что префект лагеря не выслал вперед конную разведку. Потом сообразил, что наверняка высылал, но Ганнибаловы отряды перехватили наших всадников. К счастью для нас, поблизости не оказалось вражеских конников. Но это пока…

Наконец мы очутились подле лагерных стен, и нас заметили.

— Публий Корнелий Сципион! Трибун второго легиона! — выкрикнул я. Вернее, прохрипел. Но караульные и так должны были опознать римского военного трибуна по доспехам и украшениям на коне, если разглядели, конечно, под слоем крови и пыли.

Ворота нам открыли, но не сразу. Те долгие мгновения, что мы ждали подле стен, я передумал всякое, я даже полагал, что нас вообще могут не пустить внутрь. А потом нас настигнут нумидийцы и перебьют у самых лагерных ворот. Сопротивляться мы не могли — все были слишком измучены, многие оглушены камнями балеарских пращников, кто-то ранен. И все изнемогали от жажды. Картины возможной гибели казались реальными, но почему-то не трогали меня — как будто я рассматривал фрески с легким любопытством, отмечал кровавость увиденной сцены и отворачивался, не испытывая ни страха, ни сочувствия. Все мои мысли были заняты одним: что сделать, как попасть в лагерь, как потом по возможности быстрее из него уйти. Оборонять лагерь от нынешней армии Ганнибала у нас не было никакой возможности. А то, что мы не смогли нанести пунийцам серьезный урон в битве — в этом я не сомневался.

Наконец меня лично окликнул префект лагеря, узнал и велел открыть ворота. Едва створки распахнулись, как мой отряд ринулся внутрь — первым делом все побежали к бочкам водоносов. Но как выяснилось, воды в лагере запасено было мало, нам дозволили лишь наполнить фляги — и только.

— Ну что, победа? — спросил меня префект лагеря.

Несколько мгновений я смотрел на него молча — очень хотелось сказать что-нибудь ядовитое. Но на ум ничего не приходило — лишь бешеная ярость душила меня.

— Разгром, — выдавил я наконец. — Надо послать гонца в малый лагерь и тут же отходить в Канузий, — предложил я. — Ганнибал медлить не станет. Есть надежда, что его всадники будут рыскать по полю в поисках добычи и добивать раненых, а в сумерках — пировать. Или просто дрыхнуть. Поутру надобно их ждать близ лагеря. Но я задерживаться здесь не собираюсь. Есть только эта ночь, чтобы отступить. Готовь своих людей, в первую стражу^[45] мы выступаем.

Префект ничего не ответил, и я по глупости решил, что он со мной согласен.

Я приказал своим немного отдохнуть, потом взять лошадей, деньги, рабов, припасы и собраться у ворот с наступлением сумерек. В моей палатке нашлась целая амфора фалерна, Диодокл наливал каждому, кто пришел со мной, неразбавленного вина. У нас была только пара часов на то, чтобы утолить жажду, наскоро перекусить сухарями и сыром и перевязать раны. Я и сам, как выяснилось уже в лагере, получил рану в руку, видимо, в последней схватке с африканским всадником, потому как до той поры на меня сыпались только камни. Во время схватки я ее не заметил и только в лагере почувствовал боль. Диодокл первым делом прижег бедро Лелия. Я надеялся, что мой друг сможет усидеть в седле, держась за меня. Скакать сам он, скорее всего, не смог бы.

Я выпил бокал неразбавленного вина, после чего Диодокл прижег мне рану на руке. Он наловчился делать это мастерски — прикасался на один миг, чтобы прижечь сосуды и остановить кровь, тогда как иной лекарь умудряется поджарить полруки, нанеся вреда более, нежели вражеский меч. Потом верный мой слуга снял с меня шлем и обтер его внутри водой с уксусом. К счастью, в запасе у меня имелся подшлемник, потому как прежний насквозь был пропитан потом, я также сменил тунику на новую — моя была в пыли и крови. Странно, все эти подробности моего пребывания в лагере запомнились мне куда яснее, чем сама битва.