Читать книгу - "Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон"

– Как, – перебиваю я Элизабет, – он был здесь?!

– И был и не был, – отвечает она, скрывая улыбку, которая легкой рябью пробежала по губам реакцией на мое несдержанное любопытство. – У Альберта и Германа были две родные сестры: Ольга и Паула. Они обе любили маму и после войны поддерживали с ней связь: регулярно писали письма, присылали открытки. И как-то мама позвала меня, а я уже ходила в школу, и сказала: «Тети пишут, что твой папа собирается в Аргентину на заработки. Дела у него идут плохо, очень нужна работа. В общем, готовься: он будет поблизости и обязательно заедет к нам». Не могу сказать, что в тот момент я очень сильно обрадовалась. Дело в том, что как только мы приехали в Перу, с того самого момента мама постоянно заставляла меня писать письма папе. Я, признаться, иногда сопротивлялась – просто не понимала, что можно написать ему, чужому человеку? Мама помогала, часто подсказывала, что нужно писать: «Поприветствуй папу. Расскажи: я сегодня читала книгу или ходила в школу. Ну и что-нибудь интересное про Перу. И подпиши: буду рада получить от тебя письмо в ответ. Я люблю тебя. Думаю о тебе». Или так: «Поздравь его с днем рождения и пожелай всего самого лучшего». Эти мои письма были очень короткими – просто для того, чтобы обозначиться, шепнуть через океан: «Эй, папа, я есть на свете, я существую, я скучаю».

Каждый раз я спрашивала: «Мама, а почему он не отвечает? Не присылает денег, чтобы тебе помочь? Или хотя бы открытку?» Он вообще не заботился обо мне, что вызывало недоумение. Ведь я же единственный его ребенок!

В общем, лет в десять я закатила маме истерику: «Раз он так тебе нужен, пиши ему сама. Я больше не буду!» Конечно, я и не думала о том, что мама в своих мечтах видит меня в Европе, с хорошим образованием, в лучших условиях, чем тут, в Перу. Она понимала, что у меня есть склонность к языкам. «Ты можешь там остаться, выйти замуж в Европе», – так мама рисовала себе мое будущее. Но меня в Европе не ждали. К тому же, я считаю, что человек должен оставаться там, где ему лучше, а не там, где считается, что ему будет лучше. Тут, в Перу, мы обрели второй дом. А для меня он первый, потому что мне, когда мы приехали сюда, было шесть, и я прожила тут всю жизнь. Так я о чем?

– О том, что Альберт отправился в Аргентину и должен был…

– Ну точно. – Элизабет чешет Аша за ушком. – Должен был. Я помню, что как раз была дома. И вдруг кто-то постучал в дверь…

– Альберт!

– Я тоже тогда подумала – Альберт! Папа! Бросилась к двери – и увидела джентльмена. Я уже и не помнила, как выглядит отец. И тут он говорит: «Могу я пообщаться с Милой Клазар, ведь она здесь живет? Я не ошибся?» Я так на него смотрела – он это или нет?!

Увы, это был не отец. Это был какой-то человек из посольства, уж и не вспомню, зачем он разыскивал маму… Это было сильное, я бы сказала, оглушительное разочарование. Потому что, несмотря на мое нежелание писать ему, я все-таки постоянно думала об отце и с интересом выслушивала ту скудную информацию о нем, которой с мамой делились мои тетки Ольга и Паула.

Да, папа приезжал в Аргентину и даже прожил в Южной Америке два года, но ни разу не связался с нами, даже не сообщил, что он здесь, рядом…

– Но ты же общалась с Брунхильдой! Может быть, он просто не получал твоих писем? Или упоминал о тебе перед смертью…

Элизабет рассекает рукой воздух, чем пугает Аша, и тот трусливо спрыгивает с парапета, по которому только что вальяжно разгуливал.

– Это в книжках человек вспоминает перед смертью о чем-то важном, кается, просит прощения. Нет, Брунхильда сказала, что он ни разу не упоминал обо мне. Что касается моих писем… все знали, что он их получает. Это правда. Поэтому мать Брунхильды, баронесса, на которой Альберт женился, была уверена, что он поехал в Южную Америку ко мне. И Брунхильда тоже была в этом уверена. Так что для нее мое признание стало откровением. Она не знала никаких подробностей о жизни отца, ничего толком рассказать мне не смогла. Помню, мы с ней сидели и молчали. А потом она сказала: «Ты ничего не потеряла, потому что он не был хорошим отцом даже для меня, девочки, с которой несколько лет прожил под одной крышей». А потом Альберт расстался с баронессой и куда-то уехал. Позже я узнала, что он женился на какой-то женщине, просто для того, чтобы не умереть в одиночестве, всеми покинутым и забытым. Хотя вышло именно так. О его смерти я знаю совсем мало: со времен Первой мировой у него было ранение где-то в области желудка. Насколько я знаю, с возрастом эта рана давала о себе знать всё чаще и чаще. А потом всё закончилось…

– Хороший человек Альберт Геринг оказался плохим отцом?

– Да. И это очень странно. Тетя Эмми, жена дяди Германа и мама моей кузины Эдды, всегда говорила моей матери, что не может понять, почему Альберт так странно ведет себя по отношению ко мне. Надо сказать, что Герман Геринг, которого объявили едва ли не самым страшным монстром в истории, был замечательным, трепетным, заботливым отцом. Парадокс, не правда ли? У него, как и у его брата Альберта, был всего один ребенок – Эдда. Так вот Герман Эдду боготворил: ненормальная любовь. Иногда я думаю, как же легко отцы могут поломать жизнь своим дочерям…

– Считаешь, Альберт сломал тебе жизнь?

– Я бы сформулировала иначе. Это сказалось на моей жизни. Я всегда выбирала мужчин, которые были старше меня, потому что никогда не находила точек соприкосновения с молодыми, чувствуя себя старше. Не знаю, как объяснить… Это что-то душевное… Или на уровне заложенной программы… В общем, в мужчинах я всегда искала своего отца и наивно полагала, что с теми, кто старше, смогу обрести дом и счастье. Я ошибалась, к сожалению. Я всегда делала неправильный выбор. Такая судьба…

– Веришь в судьбу?

– Не особо. Выражение такое. А вот они все… ну, ты поняла, нацисты… и мой дядя Герман – они в это верили. Судьба, миссия, еще какая-то ерунда.

– Знаешь историю про то, как твой дядя чуть не стал масоном? – Вижу, Элизабет оживляется: она хочет немного побыть слушателем. Говорить ей уже трудновато: заплетается язык. Наверное, на сегодня надо заканчивать. – Это было, кажется, в 1919-м. Герман Геринг шел, чтобы записаться в масонскую ложу, – он сам рассказывал об этом, – так вот, по дороге он познакомился с красавицей-блондинкой и решил за ней ухлестнуть: в тот день до масонской ложи он просто-напросто не дошел. Зато через некоторое время вступил в нацистскую партию. Я читала, он что-то говорил по поводу судьбы, что, мол, не встреть он по дороге эту блондинку, история бы была совсем другой: он бы стал масоном и никогда не оказался рядом с Гитлером и – вследствие этого – на скамье подсудимых.

– Он говорил об этом с сожалением? – уточнила Элизабет, по-профессорски поправив очки.

– Не знаю, – честно призналась я, – вряд ли.

– Я почему-то тоже так думаю… У меня, наверное, тоже был шанс изменить свою жизнь. Помню, когда дети были маленькие, Ренцо как раз исполнился годик, мне предложили работу в Европе. Но я отказалась. У меня была пожилая мама, двое детей на руках… Но это предложение – оно было как водораздел. Я понимала, что сейчас может начаться новая жизнь. Боже мой, как я в свое время хотела поехать в Европу к отцу. Но к тому времени, когда мне поступило предложение о работе, он уже умер. Так что я сделала свой выбор: начинать там всё с нуля, без отца, без цели, без смысла казалось невообразимо страшным…