Читать книгу - "Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза - Александр Чудинов"

При этом увлечение естественными науками Буара вполне гармонично сочетал с религиозной верой. Помимо научной литературы он, как и Болатон, постоянно читал янсенистские Nouvelles ecclésiastiques, а в своих письмах рассуждал о вере с красноречием и пылом проповедника. Вот, например, какие наставления получил от него Ж. Ромм после того, как сообщил из Парижа о завязавшемся знакомстве со столичными учеными: «Никоим образом не доверяйте людям, но только Богу, и пусть прежде всего благочестие всегда будет предметом Ваших штудий и Ваших устремлений»^[210].

Такое же сочетание любви к естественным наукам и религиозности мы находим и у другого риомского корреспондента Ромма – Этьена Дютура де Сальвера (Dutour de Salvert). Сын торговца кожами, перешедшего затем на службу в налоговое ведомство, Дютур с возрастом унаследовал место отца и весьма солидный доход, позволивший ему приобрести замок Сальвер и ряд других овернских сеньорий^[211]. Дютур, родившийся в 1711 г., был намного старше Ромма и не принадлежал к числу его близких друзей. Однако этих двух людей связывало общее увлечение естествознанием. Исследования Дютура по физике, геологии, ботанике были высоко оценены ведущими учеными Франции, присвоившими ему в 1746 г. звание члена-корреспондента Королевской Академии наук. Дютур пользовался также огромным уважением у своих земляков – жителей Риома, считавших его одной из главных достопримечательностей своего города. Читая новейшую научную литературу и переписываясь со столичными коллегами, в частности со знаменитым Ж.Л.Л. Бюффоном, Дютур был вполне знаком с материалистическими веяниями своего века, однако они никоим образом не пошатнули его религиозных убеждений. Более того, он посвятил последние десятилетия своей жизни занятиям теологией и преуспел в экзегезе Священного Писания: его сочинение «Жизнь нашего Господа Иисуса Христа и согласие евангелистов» выдержало три издания^[212]. Учитывая это, мы уже не удивимся и его беспокойству за Ромма, рискующего в Париже подвергнуться вредным идейным влияниям. Вот что писал об этом Дюбрёль: «Он [Дютур] поделился со мной своими опасениями в отношении современного философизма и сказал, что религия – это наиболее серьезная из всех вещей, которая должна нас занимать и интересовать в первую очередь. Мне показалось, что он проявляет большой интерес ко всему, что Вас касается»^[213].

Если товарищи Ромма были так обеспокоены тем, что, покинув родной город, он может подвергнуться в Париже «дурным влияниям», способным повредить его религиозной вере, то известие о его предстоящем путешествии в Россию и вовсе повергло их в панику. «Накануне отъезда в чужой край, – писал ему Буара, – где о католической религии судят превратно и где Вы будете жить среди греческих схизматиков, которые ее презирают и на нее клевещут, позвольте мне посоветовать Вам хранить ей верность и предупредить о подстерегающей Вас опасности исполниться терпимости к религии тех, с кем будете делить кров, и пренебрежения к вере Ваших праотцев»^[214]. Боязнь того, что в России Ромм проникнется якобы царящим там безразличием к религии, испытывали и другие близкие ему люди. «Хочу сказать о Вашей матери, г-не Буара, г-не Дютуре, г-не Салле и других, кто Вас ценит, – писал Дюбрёль. – Они боятся, как бы фактическое безразличие к религии, столь характерное для России, не оказало на Вас влияния. Они заклинают Вас следовать тем благим принципам, которых Вы в данном отношении придерживаетесь, и ни на йоту не уклоняться с этого истинного пути»^[215].

Как видим, люди, составлявшие риомское окружение Ромма, – персоны весьма просвещенные, – были далеки от духа собственно Просвещения, которое во Франции характеризовалось достаточно ярко выраженным негативизмом по отношению к религии. Напротив, добрых риомцев отличало по-янсенистски трепетное отношение к вере и резкое неприятие любых попыток как-либо принизить ее значение.

Вместе с тем из этого отнюдь не следует делать вывод, что юность Ромма прошла в сугубо монастырской обстановке. Среди тех немногих сведений о раннем периоде его жизни, которые поток времени донес до нас, есть и фрагменты двух писем – свидетельство его юношеской любви. В конце XIX в. эти документы находились в руках овернского историка Ж. Дедевиза дю Дезера, который процитировал их в своей лекции о Ромме и Субрани. Однако, проявив деликатность (возможно, тогда еще были живы ближайшие потомки этой в дальнейшем почтенной дамы), он не назвал полное имя возлюбленной Ромма, упомянув лишь, что это была его кузина «Мадлен Б…»^[216]. И только Р. Бускейроль много позже указал, что речь шла о кузине Ромма – Мадлен Буавен (Boivin)^[217], но оригиналов самих писем у него уже не было, и он их цитировал по тексту Дедевиза дю Дезера.

Первое из посланий датировано 21 июля 1769 г. Жильберу, тогда еще школяру Ораторианского коллежа, девятнадцать лет, девушке – семнадцать. Вот что он пишет ей:

Я люблю Вас. И не делаю из этого тайны. Но, увы, быть может, я зашел слишком далеко? Могу ли я сделать Вам подобное признание, не будучи уверен в Вашем? Если Вы окажетесь настолько неблагодарны, что не ответите мне тем же, я буду считать себя несчастнейшим из людей. С этого момента я испытываю странное томление…^[218]

Здесь Дедевиз дю Дезер, к сожалению, прерывает цитату, и о завершении послания мы можем судить лишь по ехидному замечанию историка: «Мадлен не заставила Ромма томиться, и еще до того, как запечатать письмо, он получил от нее кольцо и… зубочистку, после чего ответил ей акростихом столь совершенной пошлости, что, похоже, заимствовал его у соседа-кондитера»^[219].

Их роман развивался, по-видимому, достаточно неспешно. Лишь четыре года спустя Жильбер позволил себе по отношению к девушке некоторые вольности, за которые она попыталась наградить его оплеухой. Об этом мы узнаем из его письма от 18 декабря 1773 г.: