Читать книгу - "Константин Павлович. Корона за любовь - Зинаида Чиркова"

Он разорвал ленточку, разодрал обложку пакета, вынул несколько листков плотной бумаги глянцевитого оттенка.

Углубился в чтение — да, Александр не ошибся, он сказал отцу об этом завещании ещё тогда, после разговора с императрицей. Она оставляла империю не сыну, а внуку, указывала Сенату на невозможность ввести на царство его, Павла. Лицо наследника вспыхнуло от негодования и злости — столько лет она держала его в высокомерном презрении, не давала ему права вмешиваться в дела государства и под самый конец приготовила ещё один сюрприз...

В камине жарко пылал огонь. Безбородко отошёл к самому окну, далеко от камина.

— Есть и ненужные бумаги, — легко сказал он, — камин зажжён, кое-что может и сгореть без остатка. Бумага что — сгорела, и нет её...

Он отвернулся к окну и долго стоял так, не смея повернуться. Воспользуется ли Павел представившейся возможностью или честность не позволит ему сжечь завещание матери? Тонкий дипломат и умнейший человек, Безбородко полагал, что это завещание вызовет лишь раздоры между отцом и сыном, может быть, и кровь. И он стоял, не поворачиваясь, до тех пор, пока Павел не сказал ему:

— Да, кое-что ненужное можно и сжечь...

В камине коробилось и чернело то, что осталось от завещания Екатерины. Ещё можно было прочесть выступившие строчки, ещё можно было увидеть надпись на пакете, но плотная и глянцевитая бумага запылала, наконец, ярким огнём, строчки пропали, пепел рассыпался на горящих дубовых поленьях.

— Не забуду, — тихо произнёс Павел.

И тогда князь Безбородко повернулся. Теперь Павел уже стал императором, завещания Екатерины больше не существовало...

— Но есть одна бумага, которую я ждал прочесть тридцать четыре года, — глухо сказал Павел.

— Посмотрите в секретере, — так же тихо отозвался Безбородко. Он знал, о какой бумаге идёт речь.

Тридцать четыре года думал Павел, что мать лишила отца жизни, но никаких письменных подтверждений этому у него в руках не было.

— Нет, искать я не буду, — неслышно проговорил Павел. — Со временем найдётся.

Письмо это действительно нашлось. Граф Фёдор Васильевич Растопчин писал об этой записке:

«Кабинет ея был запечатан графом Самойловым и генерал-адъютантом Растопчиным. Через три дня по смерти императрицы поручено было великому князю Александру и графу Безбородко рассмотреть все бумаги. В первый самый день найдено это письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу. По прочтении было им возвращено графу Безбородко. И я имел его с четверть часа в руках (Растопчин успел снять копию с этой записки). Почерк известный мне — графа Орлова. Бумага — лист серой и нечистой, а слог означает продолжение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева государыни, и сим изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чём и сам после безмерно соболезновал...»

Павел читал эту записку.

Пьяной, неумелой рукой Орлова на «серой нечистой» бумаге стояло:

«Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному рабу твоему. Но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь! Матушка — его нет на свете! Но никто того не думал, да и как нам думать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда! Он заспорил за столом с князем Фёдором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принёс, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил — тебя прогневили и души свои погубили навек...»

Но это было потом, через три дня после кончины Екатерины, а пока Павел всё ещё думал, что она виновата в смерти отца, что по её приказу его убили, и с раздражением прислушивался к громкому хрипению за дверью, мучаясь жалостью и ненавистью к той, что родила его.

Весь день боролась со смертью старая женщина, хрипение и судороги не прекращались ни на минуту. И только вечером 6 ноября 1796 года всё это прекратилось.

Караульный гвардейский капитан Талызин первым подскочил к Павлу:

— Поздравляю, ваше величество, император России.

— Спасибо, капитан, жалую тебя орденом Святой Анны, — отнимая руку у лобызавшего её капитана, скороговоркой ответил Павел.

Тотчас в дворцовой церкви сенаторам и сановникам был зачитан манифест о кончине Екатерины Второй и начале нового царствования. Глубокой ночью продолжалась в церкви присяга. Первыми к кресту подошли сыновья нового императора — Александр и Константин. А в девять утра он уже ездил по городу, чтобы показаться народу. Сыновья сопровождали его.

В одиннадцать того же дня император явился на разводе гвардии, а закончив его, поехал вместе с Александром и Константином навстречу кирасирскому полку, которым командовал ещё будучи наследником. Полк был срочно вызван по тревоге, завидев императора, бурными криками, хвалебными «ура» выразил своё восхищение новым царём.

Павел выехал на середину каре, образованного полком, спокойно принял приветствия солдат и зачитал приказ о производстве полка в гвардию. Присяга прошла быстро и восторженно: в полку Павла любили за его справедливость и строгость к офицерам.

Мгновенно переменилось всё в столице: вместо бархата, шелков и кружев Зимний дворец заполнили тёмно-зелёные мундиры прусского образца, сзади, между фалдами, торчали огромные палаши^[9], а узкие галстуки заменили кружевные жабо, а на головах появились огромные пудреные букли с косицей позади.

Изменился и сам вид столицы: на заставах возникли чёрно-белые полосатые будки, чёрно-белые же шлагбаумы закрывали теперь прежде открытую дорогу. Даже великий пиит прежнего царствования Державин отметил это в своих «Записках»: «Тотчас всё приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки, и будто по завоеванию города ворвались в покои везде военные люди с великим шумом».

Новый порядок изумил старых екатерининских вельмож: ровно в шесть утра все сановники обязаны были уже быть на съезжем дворе, точно в шесть подъезжали великие князья, и «с того времени до самых полдней все должны были быть в строю и на стуже».

И себе не делал новый император никаких поблажек: вставал в пять утра, обтирался куском льда, стоял на молитве в течение часа, а затем начинал свой рабочий день заслушиванием донесений о благосостоянии города, империи, домашних дворцовых дел. А в десять — развод, любимое дело императора.