Читать книгу - "Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века - Роберт Дарнтон"

Трудно представить что-то более далекое по настрою и духу от антипомпадурской «Réveillez-vous, belle endormie», хотя янсенисты и были наиболее явными противниками правительства^[108].

«Сhansonnier Maurepas» подтверждает находки из «Сhansonniers Clairambault». В нем пять песен совпадают с найденными ранее и одна отличается. Она, лишенная насмешек над кем бы то ни было, просто посвящена недавней опере^[109].

Рассмотрев все варианты «Réveillez-vous, belle endormie» с 1739 по 1749 год, нельзя сказать, что какой-то набор ассоциаций преобладал над другими в тот момент, когда она привела к падению Морепа. Мелодия достаточно часто обращалась против известных личностей, чтобы парижане улавливали эхо предыдущих насмешек, когда ее использовали для издевки над мадам де Помпадур. Но они могли связывать ее и с другими вещами, иногда довольно обыденными. Как бы тщательно мы ни рылись в архивах, мы не сможем найти безусловный и понятный ключ к ассоциациям, соединяющим для французов слова и звуки более трех столетий назад.

Без возможности читать мысли мертвых – и раз уж на то пошло, живых – можно все же с достаточной правдоподобностью восстановить наборы ассоциаций, связанные с известными мелодиями. Сопоставив упоминания в «chansonniers», можно заключить, какие из них были наиболее популярны. (Часть информации, актуальная для этого исследования, дана в приложении «Популярность мелодий».) Я выделил дюжину тех, что, по моему мнению, были известны практически каждому парижанину в XVIII веке. Одну из самых популярных «Dirai-je mon Confiteоr», также известную как «Quand mon amant me fait la cour», можно опознать по припеву «Ah! le voilà, ah! Le voici». Эта мелодия использовалась для самого популярного из произведений, связанных с «делом Четырнадцати», «Qu’un bâtarde de catin». Сверившись с диаграммой распространения стихотворений в главе 3, можно заметить, что «Qu’un bâtarde de catin» появилась в двух разных точках, пересекалась с четырьмя другими мятежными стихотворениями и передавалась по меньшей мере шестью из четырнадцати подозреваемых. Как объясняется в главе 10, под «catin» («шлюхой») подразумевалась мадам де Помпадур, и этот вариант песни продолжал изменяться, так как парижане постоянно придумывали новые строфы, чтобы поиздеваться над новыми персонажами и высказать свое отношение к последним событиям.

Вдобавок к показанному развитию песни, по мере того как новые строфы добавлялись к изначальной «Qu’un bâtarde de catin», можно проследить мелодию назад во времени к ее предыдущим версиям, чтобы определить, какие ассоциации были связаны с ней до «дела Четырнадцати». Как и многие популярные мелодии, изначально это была любовная песня. Согласно Патрису Куаролю, она рассказывала о парне, который добивался расположения девушки и обманом заставил ее признать свои истинные чувства. Не зная, разделяет ли возлюбленная его страсть, он переоделся капуцином, пробрался в исповедальню и, спросив о ее грехах, заставил признаться, что она его любит^[110]. Следующие версии избавляются от мотива исповеди и меняют местами роли. Пока возлюбленный вздыхает и томится, девушка жалуется на его робость. Ей хочется действий, а не слов, и она решает мучить своих будущих любовников, дразня их: она будет оказывать им определенные знаки расположения, но никогда не удовлетворит их полностью^[111]. Заставляя влюбленного выглядеть нелепо, эта версия подготавливает насмешливый припев, реализующий политическую ипостась этой песни: