Читать книгу - "Российский анархизм в XX веке - Дмитрий Рублев"

С 1904 г. начинается процесс консолидации анархистского движения. В декабре в Лондоне проходит Съезд российских анархистов-коммунистов, в котором приняли участие 15 чел. Среди них были П.А. Кропоткин, представитель анархистов из России А.Г. Таратута, а также члены группы «Хлеб и Воля» и российские анархисты из Лондона. Мероприятие было заранее подготовлено. В октябре (по др. данным – летом 1904 г.) в Одессе состоялась конференция анархистов Юга России, собравшая представителей организаций из Екатеринослава, Елисаветграда, Николаева, Одессы и Херсона. Делегаты одобрили тактику террора и экспроприаций и избрали своим представителем на съезд А. Таратуту. Решения конференции поддержали анархистские группы из Белостока и Гродно.

Провозгласив в качестве цели борьбы анархистов достижение анархо-коммунистического строя и социальную революцию в качестве средства, собравшиеся в Лондоне анархисты приняли решение ориентироваться на создание автономных анархистских групп, объединенных в федерацию. Был провозглашен отказ от каких-либо союзов с политическими партиями: «Заключать союзы с какими бы то ни было другими партиями, хотя бы и социалистическими, не отказываясь от своих принципов, мы не можем. Еще менее может анархист вступать в ряды этих партий или идти под их знаменем, не изменяя своим принципам». Была подтверждена цель деятельности анархистов в России – подготовка всеобщей революционной стачки: «мы думаем, что анархистам следовало бы направить свои усилия на подготовку Всеобщей стачки обездоленных, как в городах, так и в деревнях, которая бы дала возможность и русским народным массам присоединиться к той Всеобщей стачке, которая назревает уже в Европе и может явиться началом Социальной Революции».

Русско-японская война 1904–1905 гг. стала первым серьезным испытанием антимилитаристских убеждений российских анархистов. Кропоткин осудил захватнические планы сторон. «Настоящая война, – утверждал он, – является торжеством самых низменных капиталистических инстинктов, против которых всякий мыслящий человек должен бороться». Наиболее подробно его позиция получила отражение в письме, написанном 18 февраля 1904 г. в ответ на запрос одного из редакторов французской газеты «Le Soir». Этот документ был опубликован и в газете «Хлеб и Воля». В то же время Кропоткин полагал, что рост националистических, патриотических настроений «неизбежно замедлит развитие революционного движения в России»: «Я, действительно, предвижу с грустью, что революционное движение, которое принимало такие широкие размеры в русском народе – среди крестьян и промышленных рабочих, – будет замедлено, может быть, даже остановлено этой войной. Вместо серьезных вопросов – земельного, промышленного, вопроса о децентрализации, и пр., и пр. – делавших общее положение России столь похожим на положение Франции накануне 1789 года и позволявших надеяться, что падение абсолютизма, уже сильно расшатанного, совершится одновременно с глубоким революционным изменением экономических условий, – вместо этого движение сведется теперь к вопросам, не имеющим значения. Будут волноваться и стараться узнать, ведется ли война более или менее искусно, заслуживает ли доверия такой-то генерал или такой-то министр… И если случится какое-нибудь крупное несчастье – новая Плевна наряду с геройскими подвигами солдат, – патриотизм, даже шовинизм возьмут верх и сразу уничтожат даже чисто политическое движение».

Столь же негативно он оценивал экспансию России на Дальнем Востоке: «Для русского народа печально, что в своем движении на восток он не встретил цивилизованного народа, уже занявшего маньчжурское побережье Тихого океана; печально, что ему пришлось возделывать приамурские пустыни и проводить железную дорогу через пустыни Маньчжурии. Эта страна никогда не сделается русской, – китайский колонист уже расположился там. И если бы Соединенные Штаты, например, захотели завтра завладеть этой страной, то все, считая и русских, от этого только выиграли бы».

Кропоткин открыто дистанцировался как от японофилов, так и от русских патриотов, занимая традиционную для анархистов антипатриотическую и антимилитаристскую позицию. При этом он не считал, что поражение России в войне неизбежно приведет к прогрессивным социальным преобразованиям, поскольку, как мы указывали ранее, считал предпосылками социальной революции совершенно иные явления: «Всякая война есть зло, кончается ли она победой или поражением, зло для воюющих сторон, зло для нейтральных. Я не верю в „благодетельные“ войны. Не крымское поражение дало России реформы и уничтожение крепостного права, не оно также уничтожило рабство в Соединенных Штатах. […] С своей стороны, не чувствуя никакой симпатии к мечтам о завоеваниях русских денежных людей, я точно так же не имею ни капли ее и к завоевательным мечтам капиталистов и баронов модернизированной Японии». И наконец, в этой войне Кропоткин видел предвестие будущей мировой войны, о чем написал очень откровенно: «Сверх того, я предвижу с глубокой тревогой, что столкновение на Крайнем Востоке есть лишь прелюдия к гораздо более серьезному конфликту, подготовляющемуся с давних пор, развязка которого произойдет около Дарданелл или даже в Черном море, – и таким образом для всей Европы будет подготовлен новый период войн и милитаризма». Петр Алексеевич осудил захватнические планы сторон и солидаризировался с антивоенной позицией японских социалистов: «Желтые и белые, японцы, русские или англичане, мне одинаково ненавистны. Я предпочитаю стать на сторону молодой японской социалистической партии. Как она ни малочисленна, но она является выразительницей мысли японского народа (в те короткие моменты, когда ему позволяют отрезвиться), когда высказывается против войны в своей гордой прокламации и письме, адресованном в Daily News».

Этот документ опровергает точку зрения некоторых мифотворцев, утверждающих, что Кропоткин в годы Русско-японской войны придерживался «патриотической» позиции и выступал сторонником России. Как правило, в подтверждение приводят высказывание лидера партии кадетов Павла Николаевича Милюкова. Он полагал, что П.А. Кропоткин всегда был патриотом и вспоминал о встрече с ним 10 февраля 1904 г.: «Мы застали Кропоткина в страшном волнении и негодовании на японское предательство. […] Как могло случиться, что противник русской политики и вообще всякой войны оказался безоговорочным русским патриотом? Кропоткин сразу покорил меня этой своей позицией, так безоговорочно занятой, как будто это был голос инстинкта, национального чувства, который заговорил в нем». В другом варианте воспоминаний об этой беседе, которые Милюков приводит в очерке «Памяти П.А. Кропоткина», речь идет уже о том, что Петр Алексеевич «желал победы». Впрочем, Милюков был не очень уверен в том, насколько точно он помнил содержание беседы во всех ее тонкостях: «Он желал победы. Не помню, был ли он в ней уверен. Помню лишь, что известие его очень взволновало, что среднее настроение эмиграции было ему известно и что его реагирование на факт было не только органическим, но и вполне продуманным». Приведенные нами цитаты из статьи Кропоткина наглядно опровергают патриотические трактовки его позиции.

Выдающаяся революционерка, одна из бывших лидеров «Народной воли», В.Н. Фигнер, по-иному оценивает взгляды Кропоткина. Она свидетельствует, что Петр Алексеевич в одном из споров отверг пораженческую позицию. В ответ на слова Ф. Кравчинской о том, что «неудачи войны с Японией были полезны для России», он заявил: «Национальное унижение никогда ни для одного народа не было полезно». Но отмечая «страстность», которую Кропоткин выражал в этом вопросе, она не утверждает, что он выступал за победу России над Японией. Ведь, по сути, фраза «ни для одного народа» означает совершенно иное и не подтверждает оценку, данную Милюковым. Отрицание пораженчества также еще не означает поддержку одной из воюющих сторон. В данном случае есть разные варианты политического выбора. Среди них борьба за мир или, как предлагали анархисты, прекращение войны в результате революции.