Читать книгу - "Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева"

Меньшевики и члены бывшего Временного правительства в эти послевоенные годы были одной из самых активных групп, все вместе собирались и до полуночи вели бурные дебаты — что будет в России после свержения Советской власти. Особенно жарко обсуждался всегда вопрос о крестьянстве. Этот вопрос больше всех выдвигал бывший министр земледелия Временного правительства Виктор Михайлович Чернов. Одни были за введение реформ, другие, даже за сохранение колхозов как формы хозяйства, которая оправдала себя во время войны. Все долго выступали, старались убедить друг друга. Писали длинные протоколы заседаний, выносили резолюции.

Здесь мы и познакомились с Виктором Кравченко. Он ненавидел эти собрания, эти, как он называл, «говорильни», зеленой ненавистью.

— Правы были большевики, когда, помнишь, они говорили «гнилое меньшевистское болото». Вот здесь я как раз и убедился в этом.

Его тоже, надо сказать, вся эта компания довольно сильно не любила. За то, что он любил дорогие вещи, за то, что он любил хорошо одеваться, любил хорошо, вкусно поесть. Вспоминали, как он заказывал самые дорогие стейки и требовал приготовить их так, как он любит. Они никак не могли понять и часто спрашивали у меня, откуда у бывшего советского человека, да еще у бывшего члена партии такие буржуазные замашки. Они, несмотря на то что большую часть своей жизни прожили за границей, оставались неприхотливыми как в еде, так и в одежде.

Нас с Виктором Кравченко сближала наша общая глубокая ненависть не к советской системе, а к Сталину. Советская власть без Сталина для нас была приемлема. Коммунизм, он считал — как и я — это мираж, но был очень глубоко уверен, что коммунистический мираж лучше реального капитализма.

И это несмотря на то что его книга «Я выбрал свободу», написанная и изданная как раз в то время, когда популярность СССР была на самом высоком и опасном для Америки уровне, принесла ему колоссальный успех и материальное благополучие, которое не давало спать всем его завистникам. Да и нашим адвокатам, видно, вскружило голову, так как об этом буквально с момента нашего прибытия в США нам прожужжали все уши, — эти слухи, видно, и сбили с толку наших бывших адвокатов, и они решили опередить всех и заработать на нас такие же капиталы.

Однажды, не то прочитав, не то услышав о том, что владельцы американских компаний на медных рудниках в Чили платят 31 цент в час рабочим, зная, что Виктор является тоже акционером какой-то из этих компаний, я обратилась к нему:

— Как же вам не стыдно, Витя, так эксплуатировать рабочих? Вы бы им хоть по полтора-два доллара платили, ведь не обеднели бы.

Он на это только громко расхохотался:

— Да я бы там ни одной секунды не задержался.

Неожиданно позвонил Виктор Андреевич Кравченко. Он только что вернулся из Парижа после процесса по поводу его книги «Я выбрал свободу». Долго по-дружески тепло разговаривал, возмущался очень сильно поведением меньшевиков, американской печати и сплетнями вокруг его процесса.

— Я знаю себе цену! Я делал, делаю и буду делать все то, что считаю нужным, а эта шпана привыкла чужими руками угольки подбирать. Сволочи! Да во Франции со мной носились! Во Франции меня на руках носили! Я там был занят день и ночь. Я работал, писал, писал, писал. Хотите послушать мой дружеский совет? Устраивайтесь, используйте свои связи, а я знаю, они у вас есть. Вы женщина умная, энергичная и, я думаю, практичная. Не дай вам бог дожить до того, чтобы 30 долларов надо было одалживать на неделю. Нет, нет, я их знаю — деньги, деньги — вот что важно. Будут деньги — вы сам себе кум королю. Боже, а что там, в Европе, творится — бедолаги! Ну и нагляделся же я там! Как только народ может жить и на что надеется — понять нельзя. Инженеры, врачи, артисты — голодные, стыдятся своей нищеты. Я вам говорю, ужас! — извергал он на меня фонтан слов, не останавливаясь.

Кончили разговор пожеланиями друг другу не падать духом.

В воскресенье опять телефонный звонок, опять Виктор Андреевич. Мы собирались поехать за город с ребятами. Кирилл предложил ему поехать с нами, на что он очень охотно согласился. И всю дорогу одна и та же тема: как шел суд, как его встречали, как кормили. Рассказал о встрече с Дусей Виноградовой:

— Спуталась с каким-то подозрительным субъектом, поэтому я предпочел не вызывать ее в качестве свидетеля. Хотя и была бы она довольно выгодная фигура. Передал ей деньги. Встречал военных, бывших военнопленных, приехали из Бельгии, они там имеют довольно крупную организацию — хорошие ребята (это те ребята, которые побоялись после немецких лагерей в плену вернуться обратно домой и попасть снова в сталинские лагеря). Грустная картина — почти все работают в шахтах и страшно тоскуют по родине.

Обедали мы за городом в итальянском ресторане. Виктор заказал себе два первых блюда, два супа и коктейль из креветок. Официантка долго не могла взять в толк, для чего ему два первых блюда. «Бестолковая!» — с досадой произнес он, когда она ушла.

С открытой террасы чудный вид на небольшое озеро, берега которого густо заросли лилиями и камышом.

Володя, не доев свои итальянские спагетти, побежал удить рыбу, предварительно стащив с нашего стола крошки хлеба, кусочки мяса, и, сияющий от счастья, показал нам шесть пойманных им рыбешек. А мы тем временем валялись на травке в тени деревьев.

Долго говорили о невозвращенцах и о тех тяжелых испытаниях, которые выпадают на долю этих людей, потому как не понимают нас американцы. И опять разговор о том, как встречали его в Париже и в Лондоне.

— Витя, я слышала, что писатель Роман Гуль оказал вам большую поддержку в Париже?

— Вся помощь Гуля заключалась в том, что я два раза с ним пообедал.

— Скажи Витя, сколько стоил тебе твой процесс? И помогал ли тебе кто-нибудь из друзей?

Виктор засверкал глазами:

— Да ты что, смеешься? Какая помощь, ты что, шутишь? Даже за телефонные разговоры мои «друзья» прислали мне счета для уплаты. Ты знаешь, как я тебе благодарен, ведь это ты, ты мне эту идею подсказала. Помнишь? «А почему, Виктор, не подать тебе в суд за клевету?» Помнишь? А вот печать, фотографы, журналисты меня чуть не задушили в конце процесса.

И опять: рабочие во Франции живут неважно, и главное, нет уверенности в завтрашнем дне. В Англии живут еще хуже, но чувствуют себя более уверенно.