Читать книгу - "Присоединение Грузии к России - Зураб Авалов"

Содержание этого «представления» — прямой источник договора 1783 г.

Но когда Ираклий предлагал свои условия и отправлял послов в Россию, вопрос об отозвании русских войск из Закавказья был решен и уже окончательно разочаровались в грузинской экспедиции и в грузинах. Поэтому, продержали послов целый год в Астрахани, а затем ответили на их «докучные» просьбы отрицательно. 8 февраля 1773 г. Панин писал Ираклию, что посланное ко двору представление о заключении формального союза между Россией и Грузией признано несвоевременным и что Львов, поверенный в делах в Грузии, отзывается обратно^[92]. А в следующем, 1774 г., за несколько месяцев до заключения трактата в Кучук-Кайнарджи, прислана Ираклию грамота Императрицы Екатерины, в которой приводится мысль, что теперь военная помощь и вообще открытое покровительство Грузии едва ли будут последней выгодны; да и из опыта экспедиции, видно, что при тамошних несогласиях и неудобствах содержание войска в Грузии оказывалось бесполезным. Вообще же заявляется полное доброжелательство грузинскому народу и особенно милостивое отношение к Ираклию. Поэтому, обращаясь к более целесообразным средствам оказания помощи, Императрица твердо намерена «при будущем заключении с Портою мира формально взять от нее обещание о безопасности и безвредности грузинского народа, а на себя точное всего того наблюдение»^[93].

Что письмо Панина не совсем еще искоренило в Ираклии надежду на удачный исход посольства, видно из того, что во вступлении к договору, заключенному летом 1773 г., отчасти по внушению представителя России между Ираклием и Соломоном Имеретинским заявляется о их «всеусерднейшем желании находиться в подданстве всепресветлейшей государыни нашей, императрицы Е. А.» и т. д.^[94] Вторым пунктом этого договора решено действовать совместно против всех врагов России и христианства.

Само собою разумеется, что горькая для Ираклия пилюля отказа вызолачивалась, как следует, золотом утешительных, милостивых слов. Отказ сколько-нибудь резкий, суровый был бы слишком грубой ошибкой, какой нельзя было ожидать не только от вельмож Екатерины, но и от московских политиков^[95].

Такое безразличное отношение к грузинскому вопросу продолжалось еще некоторое время и стоит в связи с восточными делами России вообще. На правом фланге наступательного движения к двум морям внимание ее было поглощено Крымом и Кубанью, в Закавказье интересы России и Турции не сталкивались после трактата в Кучук-Кайнарджи, персидская же политика была выжидательная. В Персии пока было спокойно, Керим-хана признавали в большей ее части, но он не был так силен, чтобы беспокоить соседку. Зато боялись, что излишнее вмешательство России в дела Дагестана и Закавказья может вызвать усиление в Персии центральной власти и брожение, опасное для России. Итак, чтобы не нарушить благоприятное для нее усыпление Персии, в 1776 году был очищен Дербент, куда ген. Медем ввел было гарнизон без прямых на то полномочий по приглашению дербентского Фетали-хана. Занятие Дербента отдавало экспромтом, вслед за экспедицией с карательной целью в Дагестан^[96].

Одновременно с таким решением вопроса о Дербенте решен был на основании Высочайшей воли и другой, неожиданно возникший вопрос.

Дело в том, что, узнав о походе Медема, царь Ираклий прислал просить генерала, чтобы он приблизился к Грузии со стороны Дербента и предпринял бы завоевание смежных стран. Но план этот нимало не согласовался с политическими расчетами России, и в рескрипте Медему предписывается бесповоротно отказать Ираклию в такой просьбе^[97].

Для того чтобы грузино-русское сближение приняло более отчетливую, осязательную форму, не достаточно было исторического тяготения с одной стороны и платонических благожеланий — с другой. Нужно было, чтобы навстречу грузинским исканиям, вытекавшим из первейших нужд страны и династии, шли не менее практические виды и расчеты русского правительства. Всякий раз, когда с двух сторон велась линия практической политики, точка пересечения двух линий давала осязательные, практические результаты. Иначе грузино-русские отношения не вступали в деловой фазис. При этом не важно, что побуждения одной и другой стороны взаимно не гармонировали. Важно было, чтобы каждая страна шла к определенной практической цели, исход же совокупных действий решался не пожеланиями и ожиданиями, а наличностью обстоятельств и соотношением могущества. Это достаточно подтверждается изложенными эпизодами грузино-русских отношений и дальнейшим ходом событий.

III

1

Прошло немного времени, и внимание России снова обратилось на Грузию, снова сказалась во всей полноте выгода для России тех симпатий, какими она пользовалась по ту сторону Кавказского хребта. Пышно расцветшие теперь замыслы на Персию снова указывали на Грузию как на одну из пружин азиатской политики России.

После давно ожидавшейся смерти престарелого Керим-хана (он умер в Ширазе в начале 1779 г.) наступившая в Персии анархия дала русскому правительству повод возобновить попытку Петра Великого — воспользовавшись смутным временем в Персии, стать твердой ногой на южном побережье Каспийского моря. Петровские планы относительно восточной торговли, устройства коммерческого порта на Каспийском море и т. д. нашли в князе Потемкине продолжателя, способного из политической идеи сделать фантастический замысел и меру, по существу, дельную, практическую, обставить самыми причудливыми арабесками. Мы не будем говорить о проекте постройки города Мелиссополя (т. е. пчелиного), куда должны были стекаться купцы из Тибета, Кашемира, Индии, а также и более близких стран; чувствуется, что проект этот вышел из той же лаборатории, что и проекты городов в южнорусских степях — с шелковыми фабриками, консерваториями, базиликами, пропилеями и чуть не акрополем^[98].