Читать книгу - "Внутренний голос - Рени Флеминг"

С Мэрилин Хорн^[36] мы дружим с тех самых пор, как вместе спели в «Призраках Версаля» Джона Корильяно. Мне нравятся ее здравомыслие и простота. Она всегда говорит то, что думает. Однажды после репетиции я отвела ее в сторонку и сообщила, что меня пригласили петь Норму^[37]. Глядя мне в глаза, Мэрилин произнесла: «Ну уж нет! Поверь мне, это будет ошибкой». Разумеется, она была совершенно права.

С Джоан Сазерленд я тоже посоветовалась по этому поводу. «Не то чтобы эта партия тебе не под силу, — сказала она, — просто она невероятно длинная. Она требует недюжинной выдержки». Хотя я вечно работала на износ и легко могла взяться за несколько ролей одновременно, инстинкт самосохранения не позволял мне принимать предложения, которые могли повредить голосу.

В том, что касается репертуара, Мэрилин была бесценной советчицей. Мы собирались вместе записать альбом и даже начали репетировать, но обе заболели во время других, не связанных с этим проектом записей, и звукозаписывающая компания дала нам от ворот поворот. Мэрилин необычайно отзывчивый человек — они с Фредерикой фон Штаде^[38] очень помогали мне в тяжелые времена. Певицы, если на то пошло, разговаривают не только о музыке.

За свою жизнь я повстречала немало выдающихся певиц, но преклонялась, наверное, только перед Леонтиной Прайс^[39]. Однажды она сказала нашему общему другу: «Передайте Рене, что я хотела бы с ней познакомиться». И я отправилась к ней в Гринвич-Виллидж, в дом, некогда принадлежавший первому мэру Нью-Йорка.

На самом деле мы уже встречались с мисс Прайс. Когда мне было десять, мама взяла меня на вечер Прайс в Истменском театре. После концерта мы стояли в длиннющей очереди, вившейся по узким ступенькам, мечтая выразить ей свое восхищение за сценой. Я слышала, как мама обсуждала с коллегой-преподавателем технику мисс Прайс; они пришли к выводу, что ее расслабленная, без всяких признаков напряжения во время исполнения шея — настоящее чудо при такой-то силе голоса. Этот негромкий серьезный разговор навсегда запечатлелся в моей памяти. Я медленно кивала и соглашалась с таким чувством, будто меня только что приняли в клуб для избранных. Леонтина Прайс ставила автографы на программках и одного за другим приветствовала поклонников; когда же пришел мой черед, она широко улыбнулась и взяла меня за руку. Я сказала, что хочу быть точь-в-точь как она, сама не понимая, что имею в виду. Едва ли я мечтала петь как она — скорее, меня очаровали ее обаяние, красота и величие. Она написала на программке: «Дорогой Рене» — и поставила рядом витиеватый автограф. По лестнице я спускалась, прижимая программку к сердцу.

Конечно, я не стала вспоминать этот трогательный эпизод. Теперь я уже знаю, как часто сопрано приходится слышать: «Вы были моим кумиром с самого детства». Какой женщине понравится, когда ей напоминают о возрасте?

«Die Zeit, die ist ein sonderbar Ding»^[40], — утверждает Маршальша в «Кавалере розы». Я просто пожала ей руку, как и в первый раз, и призналась, что встреча с ней большая честь для меня.

Первое, что я увидела, — девятнадцать «Грэмми», красующихся на столе в гостиной. И я подумала: «Даже если я буду работать всю свою жизнь, таких вершин мне никогда не достичь». Мисс Прайс оказалась на удивление миниатюрной и все такой же красавицей. «Поразительно, что люди говорят о голосе как о чем-то отдельном, будто он существует независимо от нас. — Она мерила шагами комнату. — Но это ведь не так». Всю свою жизнь она ставила потребности голоса превыше всего, и, пока голос был в хорошей форме, она тоже чувствовала себя прекрасно. Голос служил ей опорой и поддержкой, она жила ради своего дара.

На секунду Леонтина остановилась, строго посмотрела на меня и сказала:

— Я позвала вас из-за того, что вы сейчас переживаете. Думала, вам может понадобиться совет. Вокруг вас сейчас такая шумиха.

— Шумиха? — переспросила я.

— Шумиха, слава, надежды, которые возлагают на вас со всех сторон. — Она имела в виду людей, буквально наседающих на меня, требующих то одного, то другого.

— Мисс Прайс, — спросила я, а вы не возражаете, если я буду записывать?

Я снова чувствовала себя ученицей, только она была скорее пастырем, чем учителем, настолько вдохновенно звучала ее речь. Она кивнула, и я открыла блокнот.

— Вы должны научиться не обращать внимания на шумиху и сконцентрироваться на одной вещи.

Я вопросительно взглянула на нее, и она приставила указательный палец к горлу.

— Вот что важно. Не станет голоса — все ваши поклонники исчезнут, вы и глазом моргнуть не успеете. То был момент истины.

— Я чувствую, что просто обязана предупредить вас. Вы растерянны, успех толкает вас на необдуманные решения. Но главное — помнить о голосе. — Она снова указала на горло.

Она призналась, что хочет помочь мне, поскольку у нас немало общего. Мы обе относимся к тем певицам, которых называют «многостаночницами», — поем не только в опере, но выступаем с концертами в сопровождении фортепиано или оркестра. Леонтина Прайс рассказала мне о том, как боролась с чудовищными проявлениями расизма на заре своей карьеры. Когда она впервые отправилась на гастроли с Метрополитен, ей не позволяли останавливаться в одной гостинице с остальными артистами и запрещали входить в театр через парадную дверь. Раз за разом она дебютировала на сценах, где чернокожие прежде никогда не пели. Но она всегда гордо держала голову, не теряла достоинства и с годами научилась давать отпор.

Мисс Прайс продолжала выступать и гастролировать, когда ей было уже за семьдесят, но всегда относилась к себе чрезвычайно бережно. Она никогда не ходила в театр, никогда не слушала других певцов, объясняя это страхом простудиться под кондиционерами. Ей не было дела до всего, что не касалось ее творчества. Покинув оперную сцену, она выступала с камерными концертами, представляя публике музыку американских композиторов, отдавая дань профессии, для которой была рождена. Обычно она исполняла короткую, не слишком утомительную программу, а затем возвращалась и пела шесть сложнейших арий на бис — на такой подвиг я и сейчас-то не способна, хотя до семидесяти мне еще далеко. Всякий раз, когда меня просят назвать мою любимую певицу, первой на ум приходит Леонтина Прайс. Иногда я шучу, что рассчитываю получить ее верхнее до в следующей жизни.

Уже в дверях я взяла ее за руку — как будто прикоснулась к святая святых музыки. Я представила, как однажды скажу своим внукам: «Я жала руку самой Леонтине Прайс».