Читать книгу - "Записки капитана флота - Василий Головнин"

Мы думали, что они, увидев нашу «Диану», идущую к берегу, и опасаясь, чтобы русские на них не напали и нас не отбили, по свойственной им трусости хотят спрятаться. Но вскоре после того дело объяснилось. Подняв лодки на самую вершину довольно высокой горы, начали оные спускать на другую сторону и спустили в небольшую речку, весьма много похожую на искусственно сделанный канал. Всего расстояния тащили они нас от трех до четырех верст. В это время у матроса Васильева пошла из носу кровь, и с таким стремлением, как из открытой жилы. Мы просили японцев ослабить на нем веревки, а особливо около шеи, но они нимало не внимали нашим просьбам, а затыкали ему нос хлопчатой бумагой, но когда приметили, что средство сие не могло остановить течение крови, тогда уже ослабили веревки, и то очень мало. Такая их непреклонность хоть к малейшему нашему облегчению изглаживала из мыслей наших доброе о них мнение, которое мы начинали было иметь по поступкам некоторых частных людей, и мы опять считали их самыми жестокосердыми варварами.

Впрочем, когда нас спустили на речку, то конвойные наши стали обращаться с нами гораздо ласковее, вероятно, оттого, что теперь уже всякая опасность для них от нашего шлюпа миновала. Они старались нам изъяснить знаками, что через восемь или десять дней мы приедем в Матсмай, тогда нас развяжут и позволят написать наше дело, которое будут рассматривать главные их чиновники, и после привезут нас назад и отпустят в Россию. Мы хотя очень мало верили сим рассказам, но не отвергали вовсе истины оных, и надежда немного нас успокаивала.

Рекою вышли мы в большое озеро, которое, нам казалось, имело сообщение с другими обширными озерами. По озерам плыли мы всю ночь и следующий день, только очень медленно. Лодки наши часто должны были идти мелями, и не иначе как таким образом, что курильцы сходили в воду и тащили их. Ночью шел сильный дождь. Японцы покрыли нас рогожами; но как они часто с нас сваливались, то мы принуждены были почти беспрестанно просить приставленных к нам работников поправлять их: один из них был человек добрый – он был приставлен к господину Хлебникову, но готов всегда служить нам всем, а прочие отправляли днем должность свою хорошо, ночью же иногда ленились, отчего нас исправно дождем помочило, а один из них даже несколько раз ударил господина Мура за то, что он его часто беспокоил, между тем должно сказать, что конвойные наши за это его побранили.

В половине ночи пристали мы к одному небольшому селению или городку для перемены гребцов. На берегу разложены были большие огни, которые освещали несколько десятков японских солдат и курильцев, стоявших в строю: первые были в воинской одежде и в латах с ружьями, а последние со стрелами и луками. Начальник их стоял пред фронтом в богатом шелковом платье и держал в руке, наподобие весов, знак своей власти. Старший из наших конвойных подошел к нему с великим подобострастием и, присев почти на колена, с поникшей головой долго что-то ему рассказывал, надобно думать, о том, как нас взяли. После сего начальник всходил к нам на лодку с фонарями посмотреть нас. Мы просили его велеть нас несколько облегчить, стражи наши, понимая, чего мы просим, пересказали ему, но он вместо ответа засмеялся, проворчал что-то сквозь зубы и ушел.

Тогда мы отвалили от берега и поехали далее; а в ночь на 15-е число пристали к большому огню, разведенному на берегу. Тут развязали нам ноги и стали нас выводить одного после другого и ставить подле огня греться, а наконец повели всех на невысокую гору, в большой, на сарай похожий, пустой амбар, в котором, кроме одних дверей, никакого отверстия не было. Там дали нам одеяла постлать и одеться, положили нас, связали опять ноги по-прежнему, покормили кашей из сарацинского пшена и рыбой. Сделав все это, японцы расположились курить табак и пить чай и более уже об нас не заботились. 15-го числа во весь день шел проливной дождь, и мы остались на той же квартире и в том же положении. Кормили нас три раза в день по-прежнему кашей, рыбой и похлебкой из грибов.

16-го числа поутру было уже ясно, и мы стали сбираться в дорогу. Ноги нам развязали внизу, а выше колен ослабили, чтобы можно было шагать, надели на нас наши сапоги и вывели на двор. Тут спросили нас, хотим ли мы идти пешком или чтобы нас несли на носилках. Мы все пожелали пешком идти, кроме Алексея, у которого болели ноги.

Японский оягода здешнего места долго устраивал порядок марша; наконец шествие началось таким образом: впереди шли рядом два японца из ближнего селения, держа в руках по длинной палке красного дерева, весьма искусно выделанной, должность их была показывать дорогу; они сменялись вожатыми следующего селения, которые встречали нас, имея в руках такие же жезлы, на самом рубеже, разделяющем земли двух селений; за ними шли три солдата в ряд, потом я; подле меня шли по одну сторону солдат, а по другую – работник, который отгонял веткой мух и комаров; сзади же другой работник, державший концы веревок, коими я был связан; за мною одна смена курильцев несла мои носилки. Носилки сии составляла доска длиной фута в четыре или четыре с половиной, шириной в два с половиной фута. К углам были привязаны деревянные вязы, которые сходились вверху все вместе углом, в вышину от доски фута на четыре.

Под углом проходил шест, за который несли курильцы, положив оный на плечи, три человека впереди и три позади, носилки же были обвешаны кругом рогожками от дождя. Другая смена курильцев шла подле в готовности переменить людей первой смены, когда они устанут. Потом вели господина Мура, за ним господина Хлебникова, там матросов одного за другим, точно таким же образом, как и меня, а наконец несли Алексея; весь же конвой замыкали три солдата, шедшие рядом, и множество разных прислужников – японцев и курильцев, несших вещи, принадлежащие нашим конвойным, и съестные припасы. Всего при нас было от 150 до 200 человек, у каждого из них к поясу привешена была деревянная дощечка с надписью, к кому из нас он определен и что ему делать, а всем им список оягода имел при себе.

На дороге японцы часто останавливались отдыхать и всякий раз спрашивали, не хотим ли мы есть, предлагая нам сарацинскую кашу, соленую редьку, сушеные сельди и грибы, а вместо питья чай без сахару. В половине же дня остановились мы обедать в одном довольно большом опрятном сельском доме. Хозяин оного, молодой человек, сам нас потчевал обедом и сагою. Он приготовил было для нас постели и просил, чтоб нам позволили у него ночевать, так как мы устали. Караульные наши на это были согласны, но мы просили их продолжать путь: чрезмерная боль в руках заставляла нас не щадить ног и стараться как возможно скорее добраться к концу нашего мучения, полагая, по словам японцев, что в Матсмае нас развяжут. После обеда шли мы очень скоро; стражи наши спешили, чтобы к ночи прийти в город Аткис, и как они нам сказали, что там на несколько времени руки у нас развяжут, и лекарь приложит пластырь к тем местам, где веревками они перетерты, то мы и сами торопились идти скорее.

День был ясный и чрезвычайно жаркий. Мы устали до крайности и едва могли переступать; но в носилках сидеть не было способу: они были так малы, что мы должны были сгибаться, а завязанные руки не позволяли нам переменить положения без помощи других, отчего нестерпимая боль разливалась по всему телу. Притом мы шли по узкой тропинке сквозь лес, почему носилки наши часто ударялись о пни, и как курильцы шли очень скоро, то всякий такой удар, причиняя сотрясение телу, производил боль еще несноснее, и потому минут по десяти ехали мы в носилках, а потом по часу шли пешком.