Читать книгу - "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Здесь следует забежать вперед и сказать, что весной 1792 года Новикову в Шлиссельбурге был предложен вопрос: «Делано ли золото, буде делано, то сколько и куда употребляли?»^[1597] Правительство не совсем понимало происхождение богатств самого издателя и тех громадных сумм, которые «братья» тратили на благотворительность. Если в 1786 году императрица смеялась над верой невежд в алхимию, то к началу следствия была готова заподозрить в «братьях» фальшивомонетчиков. Вопрос о поддельных ассигнациях вставал и в связи с тайными типографиями масонов.

В том же 1786 году в обеих столицах поставили комедии «Обольщенный» и «Шаман Сибирский». Они были рассчитаны на простую (не в смысле происхождения, а в смысле образования и духовных запросов) публику, способную дивиться легковерию одних персонажей и искренне осуждать обман других. Тем не менее в первых же сценах новой пьесы императрица затронула крайне болезненную тему: разрыв семейных связей у членов ордена, замена их на внутреннее «братство», почитаемое выше любви к родителям, жене и детям. Мать главного героя — Радотова — собирается выехать из дома сына, поскольку не может смотреть, как тот учит дочь масонским принципам. «Иной хотя явно бредит и вздор несет, — жалуется она на окружение главного героя, — другой шепчет, говорит, будто с духами. Чертями, что ли, населили дом? Даже и ребятам нелепицу сажают в голову… Пришла ко мне в горницу внучка моя, Таисия, увидела на столе передо мною стоит стакан с цветами; она начала целовать листочки; я спросила, на что? она на то сказала, что на каждом листе душок обитает… Я от страха обмерла! Век чего мы боялись! Предков наших в ужас приводило! От чего отплевывались, чего слышать не хотели и от чего уши заграждали, с тем… сам отец ныне наставник и учитель! И для того уже здесь более оставаться не хочу».

Пьеса была специально посвящена московским масонам. И в первых же словах пожилой героини звучало прямое обвинение ордена в уходе от христианства. «Весь дом свой приводишь ты в печаль и уныние», — упрекает Радотова его свояк, брат жены Бритягин. На что слышит: «Я в счастливом самом состоянии, я в беседах самых лучших. Для меня теперь хотя жена, дети, родня, друзья умри; все сие меня не тронет более, как это. (Щелкает пальцами)». Бритягин удивлен: «Что же в тебе могло истребить вдруг все естественные связи и чувства?» С легким высокомерием главный герой отвечает: «Душевное удовольствие предпочтительно всякой иной связи и чувствам». Теперь радость его состоит «во внутреннем спокойствии для испытания того, что от глаз наших закрыто».

Бритягин потрясен и обвиняет мужа сестры в эгоизме: «Это называется предпочитать своевольное хотение… и, отводя глаза от всего света, обратить взор на одного только себя». Но Радотов непробиваем. «Я иду иметь сообщение с равными со мною необходимостями», — гордо заявляет он. Домашние обсуждают положение и приходят к неутешительному заключению: «Я его почитаю обманутым… Варит золото, алмазы, составляет из росы металлы… домогается иметь свидание неведомое какими невидимками… Голову ему свернули каббалистические старые бредни; для разобрания каких-то цифров достал он еврейского учителя… Сей бедный жид потаенно здесь торгует в лоскутном ряду».

Нащупала Екатерина и другое неприятное свойство обратившихся к масонству людей. Их сектантскую нетерпимость. Радотова раздражают чужие мысли и чувства. «Их главный порок тот, что с моими не согласны», — говорит он. Внутренний покой кажется теперь герою самым важным в жизни: «Равнодушие во всех случаях подкрепляет человека». Однако внутренне Радотов остается порядочным человеком, желающим блага ближнему. Именно это и привело его в орден. «Они в намерении имеют потаенно заводить благотворительные разные заведения, — говорит один из персонажей о „братстве“, — как то: школы, больницы и тому подобное, и для того стараются привлекать к себе людей богатых». Бритягин резонно возражает: «Дела такого роду на что производить скрытно?» Вопрос повисает в воздухе. Ни у Екатерины, ни у публики нет на него ответа.

Попытка Ивана Лопухина обосновать причины таинственности ничего не объясняет: «Для чего, говорили, тайно делать хорошее? Ответ на это легок. Для чего в собраниях так называемых лучших людей или публики не только никогда не говорят, да и не можно говорить о Боге, о добродетели, о вечности, о суете жизни, о том, сколь порочны люди и как нужно им заботиться о нравственном своем исправлении»^[1598]. О Боге говорили в Церкви. А обсудить пути помощи ближнему можно было и открыто. Таинственность масонских собраний, с одной стороны, вовсе не предполагала криминала, с другой — не объяснялась пороками общества.

«Обман не явен в деле»

Между тем государыня обращалась не только к самим московским «братьям», но и к так называемому «начальству» — светским и духовным должностным лицам, которые, по ее мнению, попустительствовали «нелепым умствованиям». Комедия писалась в 1785 году, когда генерал-губернатор старой столицы Я. А. Брюс и архиепископ Платон получили приказ освидетельствовать книжные публикации Новикова, чтобы установить, не заключен ли в них «раскол». Кроме того, Платон должен был испытать твердость издателя в вере и «нашел его таким христианином, каких бы желал он, чтоб было больше»^[1599].

Эта фраза, часто приводимая в трудах о Новикове, взята из мемуаров Лопухина, друга и сподвижника издателя, который с видимой искренностью и горячностью доказывал именно христианские добродетели членов «братства»: «Единое сие заключается в духе Христовом — долженствующим быть истинною жизнью человека — в духе чистой любви к Богу и ближнему, которое есть единственный источник совершенной добродетели»^[1600]. В разговоре с графом А. Г. Орловым, «который меня лично столько же любил, сколько был против общества нашего и правил его», Лопухин оправдывался: «Мы издали много книг. Конечно, на каждой странице почти каждой из них найдете вы поучение, что надобно истреблять в себе самолюбие, смиряться, все сносить, принимая все от руки Божией, покоряться властям»^[1601].

Тем не менее Платон составил список из двадцати трех «сумнительных» книг. Под боком у архиепископа разрасталось целое духовное направление, весьма мало согласное с православием. Но он привычно предпочитал бороться со вчерашними врагами — «гнусным и юродивым порождением так называемых энциклопедистов». Их труды в первую очередь и попали в список. При этом Платона нельзя обвинить в близорукости. Он прекрасно был знаком с предметом беспокойства государыни и частным образом осуждал масонство. «Часто бывал я тогда у преосвященного… — писал Лопухин. — Он очень в разговорах восставал против нашего общества; однако ж расставались мы всегда приятелями»^[1602].