Читать книгу - "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев"

В книге «Непридуманное» Лев Разгон написал о том, как ему доводилось выслушивать рассказы дочерей Екатерины Ивановны Калининой о судьбе матери:

«Страшновато – даже для меня – было слушать о том, как много и часто Калинин униженно, обливаясь слезами, просил Сталина пощадить его подругу жизни, дать ему возможность хоть перед смертью побыть с ней… Однажды, уже в победные времена, разнежившийся Сталин, которому надоели слёзы старика, сказал, что ладно – чёрт с ним! – освободит он старуху, как только кончится война!..

И теперь Калинин и его семья ждали конца войны с ещё большим, возможно, трепетным нетерпением, нежели прочие советские люди».

Однажды судьба столкнула Льва Разгона с приехавшим в лагерь полковником (заместителем начальника Санитарного отдела ГУЛАГа). Полковник рассказывал лагерному майору о своей встрече с зятем «самого Михаила Ивановича Калинина», который-де служит армейским хирургом и находится «в таком-то месте». Лев Разгон не удержался и уточнил:

«Я сказал полковнику, что зять Калинина сейчас является главным хирургом такого-то фронта и находится совсем в другом городе… Полковник некоторое время молчал, потом повернулся ко мне и с убийственной вежливостью спросил:

– Извините, но ОТКУДА ВЫ ЭТО ЗНАЕТЕ?

Это было сказано так, что моя честь не могла это стерпеть. И я совершенно спокойно ему ответил:

– Мне говорила это его жена, Лидия Михайловна… Недели две назад.

– Где?

– В Вожаеле».

Вожаелем назывался посёлок, в котором и располагался Устьвымлаг.

Лев Разгон продолжает:

«На этот раз реакция полковника была мгновенной:

– Нет, я ничего совершенно не понимаю! Что могла Лидия Михайловна делать здесь, в Вожаеле?.. Майор! Вы мне можете ответить на этот вопрос?

Майор совершенно спокойно сказал:

– А на свиданку она приезжала.

– То есть как это – на свиданку? К кому она могла приезжать “на свиданку”, как вы говорите?

– Да к матери своей. Она заключённая у нас тут на Комендантском.

При всём своём довольно богатом жизненном опыте я редко встречал такую шоковую реакцию, которая приключилась с полковником. Он с каким-то мычанием схватился за голову и уткнул голову в колени. Как припадочный, он раскачивался из стороны в сторону, бессвязный истерический поток слов из него вытекал бурной, ничем не сдерживаемой рекой…

– Боже мой! Боже мой!.. Нет, нет, этого нельзя понять! Это не в состоянии вместиться в сознание! Жена Калинина! Жена Всесоюзного старосты! Да что бы она ни совершила, какое бы преступление ни сделала, но держать жену Калинина в тюрьме, в общей тюрьме, в общем лагере!!! Господи! Позор какой, несчастье какое!! Когда это? Как это? Может ли это быть?! А как же Михаил Иванович?! Нет, не могу поверить! Этого не может быть!»

27 августа 1943 года Илья Сельвинский написал жене с фронта письмо, в котором сообщил:

«Послал телеграмму Сталину, что литература мне надоела, что хочу переменить профессию поэта на менее опасную профессию генерала. Думаю, даже уверен, что ответа не будет, тем хуже. После войны буду проситься в пушное дело. Из литературы я уйду».

Но Сельвинскому пришлось «уйти» гораздо раньше окончания войны, и «уйти» не из литературы, а с фронта – его неожиданно вызвали в Москву (явно по указанию Сталина, получившего телеграмму поэта). Сельвинскому приказали явиться на заседание Оргбюро ЦК ВКП(б) и там начали прорабатывать за сочинение «вредных» и «антихудожественных» стихов. Самым «сверхвредным» было названо стихотворение «Кого баюкала Россия», а в нём – четверостишие: