Читать книгу - "Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский"

И если бы Бог не помог мне разделиться на две половины так, чтобы одна половина моего существа могла не мешать жить и действовать другой. Сегодня мне 49 лет. Не солгу, если скажу, что не встречал второго человека, как я, то есть с судьбою, похожею на мою судьбу. Именно эти две жизни, происходящие в одном человеке – столь резко отделенные и столь тесно слитые в то же время и составляют мою обособленность от других людей. Помните 60-е годы, лет двадцать назад. Кто не говорил про меня: вот будет министром, вот будет тем-то, и чего, чего не пророчили, строя воздушные замки по моему адресу на наших дружеских отношениях. Прошло 20 лет. Посмотрите-ка, кто я? Какая-то мишень, увы, живая для самой невообразимой клеветы, для самой искренней ненависти, и больше ничего. И никто кроме меня не имел этой странной судьбы. Я был не глупее многих, был я честен, гадостей никаких не делал, а между тем мне одному достался удел совсем непонятный, точно я прокрадываться должен был, точно прятаться я должен был. Чего? Сам не знал, и не знаю доселе. Моя бестактность всему виновата, можно мне ответить; согласен, скажу я, но ведь не я один бывал бестактен, за что же та бестактность, которая другим не мешала двигаться в жизни обычным и нормальным путем, мне в отличие от всех такую беспощадную устроила участь? Значит, есть что-то другое. Это другое и есть та двойственная жизнь, которая так отлично от других во мне вместилась и дана мне Богом в удел столь замечательным образом, и которой смысл во всей ясности и полноте открылся мне в эти последние месяцы под ударами таких пыток, таких истязаний, которые вряд ли кто не то что испытать, но представить себе может.

Тут что-то глубже и разумнее случайности, тут что-то серьезнее простого человеческого устроения. И в самом деле. Остановитесь на эпизоде, измучившем меня и продолжающем мучить меня до сего дня – этих 6 месяцев. Вытащили человека на позор, клевете и лжи нет нигде конца: точно море грязи без края. И никто не защищает, все обвиняют, и посреди всего этого только я, говорящий Вам: они лгут, не верьте, и Вы – верящий мне. Пришла минута, я ее не забуду, когда я упал на колени перед Богом и сказал Ему: я теряюсь, может быть, люди правы, а я лгу, Боже милосердый, если я лгу, яви мне мое бессилие, если я не лгу, помоги мне, но успокой меня. В душу вернулся покой, Бог мне помог, но ураган злобы и лжи еще сильнее стал бушевать: явились самые страшные виды людской злобы; семья восстала против меня; мучения мои не описать! Маленький кружок честных друзей меня поддерживал, и я чуял, что Вы не бросаете меня, и там, где следовало бы человеку как паршивой собаке от бьющих ее пасть, там, где от невыносимых мук, и душе, и сердцу, и гордости, и чести, и самолюбию причиняемых, можно было бы не то что лишиться всякой энергии, но прийти в безумное отчаяние, пасть духом совсем, бежать от стыда и от людей, тот же Бог, который дал врагам моим надо мною силу неимоверную, чтобы пытать и терзать меня, дает мне Свою помощь, и в самую эту пору обрушившегося на меня урагана Бог не лишает меня сил и не шлет мне уныние для работы. И на работу эту приходят работать и помогать честные и хорошие люди, опять-таки под ураганом и не боясь этого урагана. И работа идет, благодаря Бога! Друзья говорят мне: какие у вас здоровые нервы, сколько энергии – нет, говорю я себе, тут ни в нервах, ни в энергии дело, а исключительно в том, что от людских рук Бог шлет мне казнь, а для дела и труда дает Свою помощь. И в этой двойной судьбе, преклоняя голову перед нею, видишь глубокое назиданье, которое вряд ли можно назвать фантазиею… что бы было, если [бы] иначе сложилась моя судьба; если то, на что я как будто жаловался, на свою людскую, так сказать, или карьерную неудачу, – не случилось, и я бы попал не в свою узенькую тропинку, а на широкий путь всех? Вероятно, не избег бы я участи многих; зависть, честолюбие и все другие страсти отвлекли бы от правды, от труда, от прямого пути, и бессилие и бесполезность были бы моим уделом. И стал бы я Вас любить с расчетливостью, то есть с мыслию, как бы себе не повредить или как бы Вам представить дело так, чтобы другого выдать, а себя сберечь. В начале семидесятых годов, помните, так и было; я попал на этот опасный путь, но будучи на нем уж очень неумелым, я сразу себя подставил под казнь, и она надо мною свершилась, но и тут свершилась своеобразно. Двойственность судьбы моей и тут рельефно выделилась: в людском смысле все обрушилось на меня и порвало все к Вам отношения; но вера в честность мою осталась в Вас, как во мне осталось мое чувство любви к Вам во всей ее силе; опять явление Божией помощи; по людскому должно было бы быть иначе. Вы бы могли просто махнуть на меня рукою, а я бы или мог приняться интриговать, чтобы что-либо себе вернуть из утраченной милости, или испортиться характером и т. д. Но Бог помог мне просто быть спокойным и работать и все вынести, а это «все» было много, и Вы не знали тогда и все узнали после, через какие я обиды и нравственные пытки прошел, и что за обвинения на меня взвели вплоть до самой вершины, то есть до покойной Императрицы. Нынешние пытки гаже, мерзее, но и те были ужасны. И все же Бог помог вынести их и не дал ни пасть духом, ни ослабеть в работе.

И мой узкий путь обозначился, и пришел день, когда вне всяких людских отношений Вы сами от Себя вернули мне то, что на этом моем узком пути нужно было и ценно было – доверие, – но все людское, все, что люди считают главным и блестящим, все то осталось отнятым. В темноте вернулось мне самое светлое – общение в мыслях с Вами, и смысл наших отношений обозначился ясно, по воле Божией. И теперь я понимаю, что случись иначе, изменись мое положение в людском смысле, в смысле блестящем, главное, вероятно, утратилось бы, общение в мыслях, которое возможно только при условии быть спрятанным от людей. Летом прошлого года поразительно опять таки Судьба меня ударила изо всех сил, чтобы вернуть на узкую темную тропинку: совершенно непредвиденно я столкнулся с такими гигантскими и ужасными размерами людской мерзости только потому, что вышел, так сказать, из своей раковины на Божий свет, и, как я говорил, Бог делу помог, но меня, страшно больно наказав, вернул опять в свою темную тропинку.

Таков внутренний смысл всего составляющего мой маленький мир и всего, что случалось со мною странного и как будто рокового. Для меня он стал ясен, хотя со стороны глядя и по людскому рассуждая можно понять все сие иначе, и в людском смысле оно будет верно: просто я не умею творить себе други от мамоны^[807], говорю, что думаю, ни за кем не ухаживаю, ни к кому не предъявляю нужды, и как дождь рождает грибы, так я распложаю себе врагов. Вот людское толкование, и верное, и оттого где другой находил бы себе защитников и друзей, я нахожу врагов… Да, все это так.

Но отчего все это так, вот чего люди не знают и не говорят. Не помню, говорил ли я Вам когда-либо о том моменте в наших отношениях, который решил, так сказать, мою участь и был причиною этого двойного моего существования, для света негодного, а внутри себя годного и достойного Вашего уважения и призываемого мною ежедневно вот уже 23 года благословения Божия. В нынешней беседе с Вами, по случаю дня моего рождения, я расскажу Вам этот эпизод, и Вы, вероятно, поймете меня, Вы одни поймете, ибо Вы одни меня судите беспристрастно.