Читать книгу - "Александр II - Александр Яковлев"

Старый министр опустился в кресло. Он был видимо взволнован. Прекрасно понимая природу раздражения и нелюбви, питаемых к нему нынешним государем, он все же рассчитывал на успех дела, достойно венчавшего царствование Александра II. Он-то знал, как часто государственным мужам приходится поступаться личными чувствами при решении насущных дел. Не понял Дмитрий Алексеевич сосредоточенного и мрачного молчания своего соседа справа, графа Адлерберга, объясняя его состояние горем от утраты государя и друга. А граф Адлерберг не только горевал о покойном государе, но и верно предвидел курс нового, которому он был явно не ко двору. Граф Александр Владимирович вскоре будет грубо отправлен в отставку и уедет странствовать за границу, а спустя семь лет окончит свой земной путь в Мюнхене.

Пылкий и доверчивый, несмотря на опытность и прожитые годы, Милютин тоже будет отправлен в отставку. Ему, правда, будет предложен пост царского наместника на Кавказе, что достойно бы венчало карьеру генерала, начинавшего там свою службу. Но Дмитрий Алексеевич никогда не гонялся за должностями и почестями ради них самих. Предложение он отклонит и отправится в свое крымское имение Симеиз, где проживет еще немалые годы почти безвыездно, а скончается в 1912 году и будет похоронен в Москве на кладбище Новодевичьего монастыря.

…Слово попросил Лев Саввич Маков, министр почт и телеграфов, протеже Валуева, пятидесятилетний карьерист, лелеявший далеко идущие планы.

– Ваше величество, предложения графа Лорис-Меликова мне не были известны. Я ознакомился с ними впервые в настоящем заседании. Сколько я мог понять, основная мысль министра внутренних дел – ограничение самодержавия. Доложу откровенно, что я всеми силами моей души и моего разумения решительно отвергаю эту мысль. Осуществление ее привело бы Россию к погибели… Но кроме того, по долгу совести, считаю себя обязанным высказать, что не в такие минуты, как те, которые к несчастию, переживаем мы, возможно заниматься проектами об ослаблении власти и об изменении формы правления, благодетельной для отечества!

Признаться, речь Макова может быть сочтена образцом раболепной угодливости и нахрапистого карьеризма. Ложь о том, что он не знал предложений Лориса, о которых толковали во всех гостиных столицы, просто смешна. Генеральша Богданович в те дни записала в дневник: «Теперь все общество разделилось на два лагеря: одни говорят, что только репрессивные меры приведут дело в порядок… другие же того мнения, что теперь вернуть порядок, бывший при Шувалове, немыслимо, что это поведет к гибели России, что нужно созвать народных представителей, что нужны строгие меры, но разумные… Этих гораздо больше».

Однако Маков чутко уловил перемену ветра в Зимнем. Выступление Строганова, которому государь не случайно дал слово после Лориса, выражало явно мысли и чувства царя, что тот и не скрывал. А коли так, что толку в говорениях устаревших константиновцев, сила-то на стороне самодержца всероссийского.

Но все же Маков промахнулся. Слишком грубым оказалось его выступление. Он тоже был отправлен в отставку, а через два года умер.

Настроение в Малиновой гостиной между тем изменилось. Если речь Строганова могла быть сочтена отрыжкой замшелого охранительства, то речь Макова говорила о существовании современного направления, прямо враждебного предложенному Лорис-Меликовым. Слово взял министр финансов Александр Аггеевич Абаза. Громко, возбужденно, с видимой горячностью он отводил явное запугивание государя:

– Я бы понял возражение министра почт и телеграфов, если бы угроза исходила из народа. Но мы видим совершенно противное. Смута производится горстью негодяев, не имеющих ничего общего с народом, исполненным любви и преданности своему государю… Но для борьбы с шайкой злодеев нужны не недоверие к обществу и всему народу, не гнет насилия, а совершенно иные средства. Проектируемые Редакционные комиссии должны иметь значение учреждения только совещательного. Без совещания с представителями общества обойтись невозможно, когда речь идет об издании важных законов. Только посредством такого совещания познаются действительные нужды страны. Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и армию чиновников…

Мертвая тишина стояла в гостиной. Абаза сказал еще о новых налогах и сел. Оглянувшись на соседей, он увидел: бледный как полотно Константин Петрович Победоносцев шевелит губами, будто потеряв дар речи. Государь дал ему слово. Глуховатым голосом, с огромной силой чувства, прямо обращаясь к Александру III, сидевшему почти напротив него, Победоносцев заговорил:

– Ваше величество, по долгу присяги и совести я обязан вам высказать все, что у меня на душе. Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии… При соображении проекта, предлагаемого на утверждение ваше, сжимается сердце. В этом проекте слышится фальшь, скажу больше: он дышит фальшью…

Нам говорят, что для лучшей разработки законов надо приглашать людей, знающих народную жизнь. Эксперты вызывались и прежде, но не так, как предлагают теперь. Нет! В России хотят ввести конституцию и если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней первый шаг… А что такое конституция? Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа. Конституции, там существующие, суть орудие всякой неправды, орудие всяких интриг… Разве те люди, которые явятся сюда для соображения законодательных проектов, будут действительными выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать только личное свое мнение и взгляды.

Победоносцев перевел дыхание.

– Я думаю то же, – негромко сказал Александр. – В Дании мне не раз говорили министры, что депутаты, заседающие в парламенте, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей.

И вновь заговорил Победоносцев, заговорил, как тяжело страдающий человек, молящий его мучителей о снисхождении, но не уступающий им.

– И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят к нашему несчастию, к нашей погибели ввести и у нас. Россия была сильна благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Так называемые представители земства только разобщают царя с народом…

Кто помрачнел за столом, кто сохранил невозмутимый вид, а Михаил Николаевич все рисовал завитушки, будто не слыша, как задыхающийся от волнения Победоносцев обличал зло:

– …предлагают устроить нам говорильню, вроде французских états generaux (генеральных штатов). Мы и без того страдаем от говорилень, которые разжигают только народные страсти. В земских и городских общественных учреждениях разглагольствуют люди безнравственные, не живущие со своим семейством, предающиеся разврату и помышляющие лишь о личной выгоде. В новых судебных учреждениях – говорильни адвокатов, которые оправдывают самые ужасные злодейства. Печать, самая ужасная говорильня, разносит хулу и порицания на власть, разжигает страсти и вносит во все всякую смуту. И теперь нам предлагают учредить новую верховную говорильню, – с брезгливым презрением произнес он. – Теперь, когда по ту сторону Невы лежит в Петропавловском соборе непогребенный еще прах благодушного русского царя…

Он показал рукой на крепость, и невольно все сидевшие подняли головы, и мысль о государе Александре Николаевиче разом всех опечалила.