Читать книгу - "Нашествие монголов - Василий Ян"

Пегаш бросается со всех ног, несется вперед, прыгает через трупы, ищет, обнюхивает, кружится и вдруг останавливается, лает и воет тонким голосом.

Торопка встает, осторожно шагает через лежащие тела. Ноги, отдавленные тяжелым конем, еще плохо слушаются, но Торопка все же заставляет себя идти вперед.

Торопка ускоряет шаги. Вероятно, Пегаш нашел отца. Верный пес стоит около нескольких тел, упавших в беспорядке, как их настигла татарская стрела или копье.

С дрожью и робостью Торопка приближается, склоняется над неподвижными, уже запорошенными снегом телами… Нет! Это не отец! Молодое, красивое, но бледное как воск лицо… Это мальчик… Глаза, серые, с длинными ресницами, спокойно смотрят в небо. На ресницах искрятся белые снежинки. На щеках заметны мелкие веснушки, красивый рот полуоткрыт, точно шепчет ласковые слова…

«Какое знакомое лицо!.. Вешнянка! Как ты сюда попала? В одежде мальчика!.. И тебя сразил страшный удар татарина!»

Торопка присел около неподвижного тела… Вот лежат еще девушки в мужской одежде. И они бились с татарами за родину!

Осторожно наклонился Торопка и коснулся губами мертвого лица. Вешнянка!.. Он вспомнил ее ласковую улыбку и грустные речи при прощании…

– Вешнянка! – шептал Торопка. – Скажи хоть одно слово, последнее, прощальное! Ты обещала дождаться меня! И вот дождалась встречи на этом мертвом, скорбном поле!..

Он еще раз коснулся ледяных губ, потрогал руки – холодные и твердые… Затих и задумался.

Вдруг заунывные звуки пронеслись в тихом морозном воздухе. Знакомая песня, какую он не раз слышал дома, в Перуновом Бору, на кургане, где теснились родные могилки.

Пел женский голос, тонкий и высокий, к нему пристал второй голос, низкий и грудной. Потом оба голоса, точно обнявшись, слились вместе. Звуки плавно неслись над затихшей снежной равниной, где, словно прислушиваясь, лежали с раскрытыми глазами мертвые русские ратники.

Тонкий голос жалобно пел:

Укатилось красное солнышко

За горы оно да за высокии,

За лесушки оно да за дремучии,

За облачки оно да за ходячии,

За часты звёзды да подвосточныи…

Покидат меня, победную головушку

Со стадушком оно да со детиною,

Оставлят меня, горюшу, горе-горькую,

На веки-то меня да вековечные!

Второй низкий голос продолжал:

Подходила скорая смерётушка,

Она крадчи шла, злодейка-душегубица,

По крылечку ли она шла да молодой женой,

По новым ли шла сеням да красной девушкой,

Аль каликой она шла перехожею;

Потихоньку она да подходила

И черным вороном в окошко залетала;

Скрытно садилась на крутоскладно изголовьице

И впотай ведь взяла душу со белых грудей…

Пошатываясь от слабости, Торопка подошел к певшим женщинам. Они сидели полукругом. В середине на снегу лежали рядом трупы ратников. Большинство женщин было одето по-мужски. Возле них валялись на снегу топоры и рогатины. Женщины замолчали. С робостью и любопытством смотрели они на подходившего Торопку.

– Здоровы будете! Можно ли к вам положить еще одну девушку?

– Иди, иди к нам. Ты откуда?

– Из-под Рязани…

– Поболезнуем и о ней. Вместе с нашими семеюшками[380]похороним, как сможем, без домовины[381].

Две женщины встали, пошли за Торопкой. Они перенесли Вешнянку, положили ее рядом со своими покойниками. Торопка сидел на снегу и слушал, а женщины продолжали петь то вместе, то по очереди:

Ты расти, моя тоска, травой незнаемой,

Процветай да всяким разныма цветочками,

Мимо людушки бы шли да любовалися.

Шли бы старые старушки – порасплакались,

Стогодовые старики да поужахнулись…

Бесшумными шагами подошел к сидевшим Хаджи Рахим. Он приблизился так тихо, что женщины вздрогнули и замолчали. Он сделал приветственный знак, приложив руку к груди, к устам и ко лбу.

– Крестится по-ихнему! – сказал чей-то голос. – Кто такой?

– Это знахарь татарский, – отвечал Торопка. – Святой, вроде как юродивый. Всех без отказу лечит, что своих, что наших, и ничего за то не спрашивает.

Хаджи Рахим долго стоял, опершись на посох, и неподвижными глазами смотрел на лежавших покойников. Он стоял так долго, что женщины, переглянувшись, начали снова заунывно петь. Пегаш, поджав хвост, осторожно подошел сзади к чужому знахарю и обнюхал полы его одежды. Потом равнодушно отошел в сторону и, свернувшись, лег в ногах у Торопки.

Хаджи Рахим повернулся и поднял руку. Его черные глаза блестели, отражая огоньки костра. Певшие затихли… Он говорил горячо, вставляя русские слова. Женщины, раскрыв рты, внимательно слушали.

– Вишь, чего он говорит! И не понять – ученый! – зашептали женщины.

А татарский знахарь снова повторил рукой приветственный жест и медленными шагами удалился в темноту.