Читать книгу - "Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908-1914) - Юлия Лунева"

Босфорский мираж отчетливо возник перед глазами Извольского, который писал Чарыкову, что необходимо доложить обо всем царю и развить перед ним мысль, что протестами против аннексии и угрозами мы ничего не добьемся, а предлагаемый им путь компенсаций и гарантий может оказаться даже выгодным. «При счастливом и искусном ведении дела есть шансы нынче же, то есть не дожидаясь ликвидации Османской империи изменить в нашу пользу постановление о Проливах. Во всяком случае, мы приобретаем формальное согласие на такое изменение со стороны Австрии, а может быть и Германии», — писал Извольский^[181].

Результаты встречи Извольского и Эренталя не были официально зафиксированы, что оставило свободу трактовки шансов «на счастливое и искусное ведение дела». Ни сроки аннексии, ни выдвижение Россией вопроса о пересмотре статуса Проливов, ни процедура оформления изменений в Берлинском трактате не были уточнены. Собеседники потом толковали ее смысл различно: Извольский утверждал, что состоялся форменный сговор: Эренталь получил Боснию и Герцеговину, Извольский — пересмотр вопроса о Дарданеллах на европейской конференции, которую он хотел организовать. Эренталь же говорил, что никакого сговора не было^[182].

8 (20) сентября Чарыков доложил царю о результатах встречи в Бухлау. Николай II был чрезвычайно доволен итогами переговоров. Особенно обрадовала его перспектива, не дожидаясь ликвидации Османской империи, решить вопрос о Проливах, писал Чарыков Извольскому^[183]. Царя беспокоило только отношение Германии к задуманному предприятию: «Это было решением векового вопроса, — сказал он Чарыкову и, прощаясь после обеда, добавил: — Я буду помнить 8 сентября 1908 года»^[184]. Однако Чарыков задает Извольскому вполне конкретный вопрос: «Возможно ли осуществить такое крупное и существенное изменение международного договора семи держав (вопрос о Проливах), так сказать келейным путем, посредством партикулярного соглашения между двумя из них?»^[185]. Как выяснилось позднее, сделать это оказалось совершенно невозможно.

10 (23) сентября Извольский напомнил Эренталю, что «обусловил свое согласие на аннексию Боснии и Герцеговины признанием общеевропейского характера этого вопроса и необходимости компенсации»^[186]. 11 сентября российский министр писал своему помощнику, что «необходимо приготовить, а в решительный момент направить нашу печать и общественное мнение, которые весьма легко могут пойти по ложному пути»^[187]. Извольский считал очень важным установить взаимопонимание с рядом ведущих изданий, не ограничиваясь дружественным «Новым временем», но «заручиться поддержкой А. И. Гучкова („Голос Москвы“), и П. Н. Милюкова („Речь“)»^[188]. Основная роль в контактах с прессой отводилась А. А. Гирсу, руководившему отделом печати МИДа, и помощнику министра Чарыкову.

Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал, что «настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о проливах в желательном для России смысле»^[189].

Командующий войсками Одесского военного округа отправил 5 (18) октября 1908 г. письмо Палицыну. «Политические события, совершающиеся в последнее время на Балканском полуострове, подтверждают необходимость содержания в постоянной готовности наших вооруженных сил и средств на Черном море и принятию тех или иных вмешательств в судьбы балканских народов». Он делал вывод, что очень важным и «требующим полного и неустанного внимания и забот» представляется вопрос «о готовности перебросить наши вооруженные силы в любой момент на тот или другой пункт турецкого театра, — иными словами, постоянная готовность к предпринятою десантной операции в тех или других размерах и целях».

Вопрос об осуществлении десантной экспедиции разделялся на ряд составных вопросов о готовности Черноморского флота (казенного и частного), войсковых частей и разного рода запасов. «В настоящее время, — сообщал А. В. Каульбарс Палицыну, — вследствие увольнения в запас на всех судах Черноморского флота недостает около 40 % нижних чинов. Ввиду этого, для немедленного выхода боевой эскадры приходится снять со всех военных транспортов и судов резервного флота большую часть имеющихся на них команд и перевести их на суда боевого флота. Для укомплектования же до штатного состава команд военных транспортов и судов резервного флота придется призвать запасных матросов»^[190].

Все перечисленные командующим Одесским округом трудности являлись причиной того, что «суда Черноморского флота могли быть готовы к выходу в море лишь на 8-й день по объявлению экспедиции. Кроме того, ощущалась острая нехватка запасов угля: имелось около 20 000 тонн; между тем для целей экспедиции признавался необходимым запас в количестве около 700 000 тонн. В итоге получалось, что при столь неподготовленных средствах не может быть и речи о быстроте и, по возможности, внезапности нашего появления у берегов Босфора»^[191].

Обнадеживало то, что в мирное время берега Босфора слабо охранялись. Возможность внезапного захвата берегов Пролива в мирное время также была обусловлена определенными взаимными отношениями европейских держав, или, как это сформулировал командующий: «Так сказать, общей политической обстановкой данной минуты». Командующий войсками Одесского военного округа понимал, что «Босфорская экспедиция, результаты которой, при благоприятном исходе, будут иметь первостепенное государственное значение», может привести к значительным политическим затруднениям. Поэтому он считал, что принятию данного решения должно предшествовать тщательное обсуждение. «Положены будут на весы как ожидаемые от экспедиции результаты, так и вызываемые ею, в виду наличных условий, жертвы и затруднения. Как тем, так и другим сделана будет относительная оценка, какова и будет служить основанием для последующего решения»^[192].