Читать книгу - "Великая русская революция. 1905-1922 - Дмитрий Лысков"

«По стране прокатилась волна запретов вывоза продовольственных и кормовых продуктов, — пишет Кондратьев. — Трудно указать местность, где бы в той или иной форме не практиковались запреты»^[85].

17 августа 1915 года, с образованием Особого совещания по продовольствию, право вводить запреты вывоза получил председатель Совещания. Военная власть отныне могла вводить запрет только по согласованию с ОСО. В этом вопросе было установлено единоначалие.

Аналогичную эволюцию претерпело право на реквизиции — прямое отчуждение продуктов с выплатой владельцу лишь части твердой цены за него. Применение реквизиций предусматривалось для военных властей в прифронтовых областях, а затем и для гражданских властей по всей стране при невозможности осуществить заготовку обычными средствами.

Не существует сведений о широком применении реквизиций до Февральской революции, создавшей первые вооруженные продотряды. По данным Кондратьва лишь 0,1 процент заготовок на театре военных действий пришелся на этот метод в первый период войны^[86]. Есть данные о 50–60 случаях применения реквизиций за октябрь 1915 — февраль 1916 гг.^[87]. В целом же реквизиции оставались методом психологического давления, постоянной угрозой для торговцев и хозяев, отказывавшихся продавать хлеб по твердым ценам.

Но по мере разрастания кризиса, снижения посевных площадей, крушения транспортного сообщения и рынка продуктов, разрыв между вольными и твердыми ценами все увеличивался. Государственная программа заготовки оказалась под угрозой. Выход был найден в продовольственной разверстке — системе принудительного изъятия хлеба у крестьян по твердым ценам в объемах, необходимых государству.

Суть предложенной министром земледелия А. А. Риттихом 29 ноября 1916 года системы состояла в том, что государственное задание по заготовке продовольствия спускалось («разверстывалось») по линии Особого совещания на губернский уровень, далее — на местный и т. д. вплоть до конкретных хозяйств. В обратном направлении по той же цепочке, по истечении назначенного времени (6 месяцев), должно было поступить зерно в обозначенных количествах.

Были предусмотрены как бонусы, так и штрафы. Районы, до начала разверстки выполнившие государственный план по заготовкам, от разверстки освобождались. Перед теми же, кто уклонялся от разверстки или не мог поставить нужного количества зерна, всерьез вставала угроза реквизиций^[88].

Те немногие исследователи, кто берется сегодня судить о риттиховской разверстке, подчеркивают ее лояльный к крестьянину характер: за хлеб платили, т. е., фактически, покупали его, в отличие от времен Октября. Разверстка была если не в теории, так по факту добровольной — после ее неудачи реквизиции не были применены, и Риттих в стенах Думы обещал, что и не будут.

А. И. Солженицын в «Красном колесе» говорил о риттиховской разверстке как об идее «активного призыва населения к добровольным поставкам», подчеркивая ее эффективность: «с августа по декабрь, смогли купить только 90 миллионов пудов, а за декабрь — январь Риттих умудрился купить 160 миллионов»^[89]. В действительности же активная пропагандистская кампания, которая сопровождала разверстку, призывая проявить патриотизм и уверяя, что хлеб пойдет на нужды обороны, носила исключительно вспомогательную функцию. Она была направлена на облегчение процесса разверстки, но не более того.