Читать книгу - "Дорога в СССР. Как "западная" революция стала русской - Сергей Кара-Мурза"

Это специфическое условие, которое очень осложняло становление и развитие «русского коммунизма», вождем и учителем и стал Ленин. Ведь первые кадры большевиков все время общались и вели дискуссии с интеллигентами.

Этот сдвиг интеллигенции был усилен влиянием на ее сознание марксизма, который вплоть до 1907 года своим авторитетом сильно укреплял позиции западников, особенно после дискредитации народников. Хотя работы Маркса и Энгельса, исполненные русофобии, в России широкой гласности не предавались, косвенно они разлагающе действовали на национальное сознание интеллигенции.

Как вспоминает меньшевичка Лидия Дан, сестра Мартова, в 90-е годы ХIХ века для студента было «почти неприличным» не стать марксистом. Анализируя воспоминания Л. Дан о самой себе, своих братьях и сестрах, Л. Хеймсон делает вывод об установках этого типа меньшевиков «из санкт-петербургских кругов ассимилированной высокой еврейской культуры». Он выделяет такие позиции: «отношение превосходства к крестьянству» (при одновременном незнании его и деревни вообще), их глубоко городской взгляд на мир… их «книжный» характер («мы мало знали о жизни, у нас уже был сложившийся взгляд, заимствованный из книг») и превышающая все остальное их интеллектуальная элитарность».

Л. Хеймсон подчеркивает особую роль, которую сыграли в формировании мировоззрения меньшевистской молодежи марксистские произведения Г.В. Плеханова: «В этих работах молодежь, пришедшая в социал-демократию, нашла опору для своего бескомпромиссного отождествления с Западом и для своего не менее бескомпромиссного отвержения любых форм российской самобытности» [88]^[12].

Когда после поражения революции 1905–1907 годов и утраты веры в успех Столыпинской реформы единственная буржуазно-либеральная партия в России (кадеты) стала уповать на буржуазию («русских Круппов» и «крепкое мещанство»), она предприняла большую кампанию по преодолению враждебного отношения интеллигенции к буржуазии. Вели ее бывшие марксисты (авторы книги «Вехи» Струве, Бердяев, Изгоев). При этом им неизбежно пришлось отвергнуть сам идеал равенства. Струве писал, что основанием прогрессивного общества «является всегда человеческая личность, отмеченная более высокой степенью годности».

Так либеральная интеллигенция потеряла возможность служить культурным мостиком между частями общества, в которых назревала взаимная ненависть. Она все больше становилась для крестьян (и рабочих, сохранивших крестьянское мироощущение) чужими. Этот поворот бывшего марксиста Струве к социал-дарвинизму был очень радикальным, и в поддержку ему сразу выступил Бердяев: «Скажут, Струве хочет обуржуазить Россию, привить русской интеллигенции буржуазные добродетели. И Россию необходимо “обуржуазить”, если под этим понимать призыв к социальному творчеству, переход к высшим формам хозяйства и отрицание домогательств равенства» [90].

Социальный расизм стал характерен даже для умеренно левых философов, которые перешли на сторону противников революции. Например, Бердяев излагал определенно расистские представления. В книге «Философия неравенства» он писал: «Культура существует в нашей крови. Культура – дело расы и расового подбора… “Просветительное” и “революционное” сознание… затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование “белой кости” есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт» [91].

В целом, когда в условиях пореформенного кризиса русский «имперский» народ стал «пересобираться» в гражданскую (но антибуржуазную) нацию, возник глубокий раскол между массой и элитой, которая в сфере общественного сознания была представлена интеллигенцией. Этот раскол приобрел характер разделения на два разных народа. Г. Флоровский писал: «Завязка русской трагедии сосредоточена именно в факте культурного расщепления народа. Разделение “интеллигенции” и “народа” как двух культурно-бытовых, внутренне замкнутых и взаимно-ограниченных сфер есть основной парадокс русской жизни» [89].

Это расщепление стало очевидным именно вследствие того, что «народ» после реформы стал обретать национальное самосознание, а значит, стал превращаться в политическую силу. До этого о «расщеплении» не шло речи потому, что народ просто не имел статуса субъекта истории. В начале ХХ века стал быстро нарастать социальный расизм дворянства и буржуазии в отношении крестьян. Либеральная интеллигенция от народопоклонства метнулась к русофобии. После 1905 года русофобия распространилась в интеллектуальной элите России – влиятельной части гуманитарной и творческой интеллигенции. Это не могло не разрушать связей, соединявших старый народ Российской империи, но в то же время сплачивало русское простонародье, ускоряло становление «нового», советского народа.