Читать книгу - "Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов"

Срок заключения сократили до полугода, затем до четырех месяцев. В начале июля 1919 года Симонов вышел на свободу по специальному разрешению премьер-министра^[129] и обосновался в Сиднее по адресу: Room 28, Station House, Rawson Place. Его положение оставляло желать лучшего. Средств на текущие расходы практически не было, австралийские власти его по-прежнему не признавали. В условиях блокады Советской России поддерживать контакты с Москвой было исключительно трудно. Информацию о ситуации на родине давала только пресса.

СРР-К еще не оправился после мартовских погромов. К тому же вновь активизировались групповцы, захватившие руководящие позиции в сиднейском отделении Союза. Они создали свою ячейку, которую Симонов назвал «Организацией 15» (по числу ее членов). В Брисбене и Мельбурне, отмечал он, отделения Союза «еще контролировались хорошими и честными рабочими (членами Коммунистической партии Австралии), но и среди них попадались индивиды, которые тем или иным образом выказывали свою враждебность по отношению к советскому правительству в России»^[130]. Последнее утверждение было не совсем точным. Враждебность проявлялась в отношении лично Симонова.

Полиция отслеживала каждый его шаг, корреспонденция перехватывалась и перлюстрировалась, ему запретили отправлять телеграммы. Попытки убедить власти снять ограничения долгое время оставались безрезультатными. При посредничестве Консидайна и Брукфилда он встречался и подолгу беседовал с высокопоставленными чиновниками, включая премьер-министра и генерального прокурора. В феврале 1920 года член сената Руссел заверил, что «эмбарго в отношении него снято», однако в действительности оно оставалось в силе^[131].

16 мая 1920 года в письме министру обороны Симонов ссылался на то, что ущемления его прав были мерами военного времени, и теперь потеряли смысл. Он-де не намерен вмешиваться во внутренние дела Австралии, в его задачи входит лишь распространение информации о Советской России.

В июле 1920 года власти наконец сняли контроль с частной переписки Симонова. Теперь он беспрепятственно получал корреспонденцию из Европы и США. Цензура перестала свирепствовать. Однако не доставлялись письма и другие почтовые отправления, адресованные ему как официальному лицу.

Свое возмущение он доводил до сведения премьер-министра и генерального почтмейстера Сиднея, однако не находил понимания. Ему объясняли: как консул он не признан, поэтому корреспонденция, адресованная ему в этом качестве, доставляться не может^[132]. Между прочим, его позабавило то, что письмо с этим объяснением доставили из офиса премьер-министра, и оно было адресовано ему вполне официально: «Петру Симонову, представителю российского советского правительства». Он с иронией обратил внимание на эту неувязку в своем ответе от 23 июля 1920 года. Раз есть такой прецедент, то по логике вещей и остальная корреспонденция, направленная ему как «представителю», должна доставляться по адресу, а не перехватываться и изыматься^[133].

Симонов требует от властей возвращения писем, документов, бумажника с небольшой суммой денег, изъятых при его аресте, производившегося офицерами военной разведки. Ставит вопрос и о передаче ему чека на 1200 фунтов, который предположительно был направлен из Москвы в начале 1918 года, вскоре после его назначения. Об этом Симонов вскользь упоминает в письме Ф. Стрёму от 22 июля 1920 года^[134]. В письме Чичерину от 3 ноября того же года об этом говорится подробнее: «Когда я был назначен тов. Троцким, из Петрограда в частном письме сообщили мне, что деньги мне высылаются. Потом здесь помощнику редактора рабочей газеты “Worker” сообщили из правительственной канцелярии конфиденциально, что получен на мое имя перевод на 1200 фунтов и не доставлен мне, и это все, что я знаю»^[135].

По решению суда все бумаги и чек были переданы Генеральному прокурору, но затем, как тот уверял, возвращены военным. В деньгах Симонов нуждался постоянно, и 1200 фунтов являлись для него целым состоянием. Документы были не менее важны. Он жаловался премьер-министру и министру обороны, требуя вернуть их, если они не уничтожены^[136].

5 мая 1920 года министерство обороны кое-что вернуло – письма (не все) и крайне ценную для Симонова телеграмму от Литвинова из Лондона. Однако многое по-прежнему удерживалось.

20 мая он в резкой форме высказал свое недовольство премьер-министру: «…Должен Вас информировать, что для меня не имеет значения, какое из ведомств удерживает принадлежащие мне вещи. Остается фактом, что отсутствуют бумажник, записная книжка, телеграммы и адресованные мне личные письма из России». Никому не нравится, когда его «футболят» и Симонов давал понять, что его не провести заявлениями о том, что австралийцы не ведают, где находятся пропавшие бумаги. «Когда Вам будет угодно узнать, – писал он, – Вы, несомненно, узнаете»^[137].

В ноябре министерство обороны вернуло оставшуюся часть изъятой корреспонденции и бумажник. Однако не чек. Военные стояли на своем – они ничего о нем не знают^[138].

Наряду с решением вопросов, касавшихся обеспечения нормальных условий своей работы, Симонов занялся делом, которое считал для себя важнейшим: созданием Коммунистической партии Австралии.

В статье «Три с половиной года дипломатического представительства в Австралии» эту сторону своей деятельности он замалчивал, и удивляться тут нечему. Советская власть неизменно отрицала, что помогала организационно и финансово коммунистическому движению в зарубежных странах, используя с этой целью свою дипломатическую службу. Поэтому Симонов написал так: «В это время появляется сразу, как из-под земли, коммунистическая партия с тремя печатными органами, лучшим залом для массовых собраний и другим – для партийных собраний, редакции»^[139].

Зато в отчете НКИД он всячески акцентировал свою роль в становлении коммунистического движения: «После тюрьмы месяцев пять я работал главным образом нелегально, хотя также написал и поместил в столичных рабочих газетах много статей. Моя нелегальная работа была по подготовке организации коммунистической партии. Я создавал ячейки и группы или секретно или под скромным названием групп самообразования. Вместе с двумя товарищами (исключенными из университета студентами Баракки и Лейдлером) издавал ежемесячный журнал «Пролетариат»^[140]. Баракки и Лейдлер – это Гвидо Бараччи и Томас Лейдлер (Guido Barachhi, Thomas Laidler), ставшие в 1920 году одними из основателей КПА.