Читать книгу - "Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын"

Между тем и я сам стал привыкать к боевой обстановке. Научился ходить вдоль окопов, не провоцируя своим ростом вызова огня противника на расположение взвода. Научился различать чириканье и свист летящих мимо пуль, вой или шорох снарядов и мин противника, летящих куда-то или могущих разорваться в опасной близости.

Как-то раз, по вызову того самого подполковника Кудряшова, мне нужно было вечером покинуть окопы и прибыть в штаб. По ходу сообщения я прошел какое-то расстояние, а затем мне предстояло пройти метров 300 по открытому месту. А приближалось время, обычное для немецкого артналета, и я, честно говоря, подумал, не попаду ли под него. И надо же, попал! Буквально не пробежал и нескольких десятков шагов, как загрохотало и эту поляну накрыло несколько разрывов, вздыбивших заснеженную землю серией фонтанов, больше похожих на извержение каких-то мини-вулканов.

Наверное, нет людей, не ощущавших страха на войне. Ощущая, может быть, впервые в жизни, этот всепоглощающий, наверное, даже животный страх оттого, что я один, никого нет рядом и, в случае чего, мне никто не поможет, я бросился на землю, укрытую плотным, утоптанным снегом. А разрывы снарядов или мин немецких не становились реже, и мой страх, казалось, куда-то постепенно забирался внутрь. Единственным моим желанием стало: «Ну, пусть, раз уж суждено, только сразу в меня, а не рядом. Пусть огромная, все раздирающая боль ворвется в меня, но ведь это только на мгновение». Однако именно эта мысль неожиданно успокоила меня, а чувство страха куда-то вовсе девалось, и я решил больше не дожидаться лежа своего конца. Да и, думаю, меня же ждет замкомбата и не подумает ли он, что я где-то прячусь от артналета, как трусливый кролик. Как будто какая-то внутренняя пружина подбросила меня, я вскочил и, не обращая внимания на вздымавшиеся то тут, то там фонтаны взрывов, побежал вперед.

И будто по мановению волшебной палочки, вдруг прекратились разрывы. От неожиданности я даже остановился, не веря, что весь этот кошмар закончился. Придя в себя, побежал дальше. И пока бежал, периодически переходя на ускоренный шаг, чувствовал, что все еще дрожащие мои нервишки постепенно перестают вибрировать, и я смогу спокойно доложить подполковнику о своем прибытии. Так и произошло: показавшийся мне вначале не очень приветливым, Кудряшов довольно тепло принял мой доклад, не преминул заметить, что мог бы и не спешить, а переждать эту вражескую канонаду. Ну а дальше пошел разговор о том, не хотел бы я перейти на штабную работу, хотя бы пока временно. То ли оттого, что я вот сейчас преодолел в себе неведомый мне ранее барьер страха, то ли от простого нежелания менять живое общение с такими необычными бойцами на бумажно-канцелярское, как мне подумалось, дело, я ответил, что если имею право отказаться, то не согласен. Совершенно неожиданно и даже вроде бы радуясь, подполковник одобрил мое решение, и я вернулся в свой окоп.

Понемногу знакомился и с командным составом батальона. Не переставал меня удивлять каким-то отеческим отношением к нам, командному составу и к штрафникам, наш комбат Осипов. Видимо, не зря и те, и другие между собой называли его «отец родной», а чаще просто «Батя».

На одном примере, ставшем нам известном, я сделал вывод и об удивительной сдержанности, и о высоком моральном духе, о советском патриотизме большинства воинов, не очень обласканных той же советской властью и оказавшихся в штрафбате. А вероятнее всего, это была закономерная реакция бойцов на атмосферу доверия и уважения к ним, считающимся преступниками, со стороны офицерского состава батальона.

Однажды, уже близко к Новому, 1944 году, из окопов на полевую кухню был направлен с термосом за горячим обедом один боец-переменник. Случилось так, что ему встретился другой штрафник, направлявшийся из штаба батальона в окопы с каким-то поручением. Так вот, «кухонный» (так назовем первого) говорит посыльному (так назовем второго): «Не хотел бы ты иметь хорошие трофейные золотые часы?» Тот подумал, что ему предлагают практиковавшийся на фронте обмен типа «махнем, не глядя», когда обмениваются вещами, не видя их, и кто из менял окажется в выгоде, покажет итог такого обмена. Поэтому он заявил инициатору, что у него нет ничего равноценного. Тогда «кухонный» предложил посыльному в обмен подарить ему пулю и разъяснил: «Я тебе часы, а ты мне прострели руку, и будем квиты». «Посыльный» снял с плеча автомат, а «кухонный», истолковав это движение как согласие на «обмен», поднял вверх руку. Тогда его визави, направив свой автомат в грудь желающему получить вожделенное ранение, сказал примерно следующее: «А теперь, сволочь продажная, такую твою мать… (и т. д., и т. п…) поднимай и вторую руку! Я тебе покажу, что таких б…, как ты, не так много среди нашего брата, как тебе кажется!»

И привел его прямо в штаб батальона к комбату Осипову. Тот, хотя практически и имел право даже расстрелять такого негодяя, отобрал у него те самые часы, хотя и не золотые. Тут же комбат вручил их «конвоиру», объявив ему благодарность. А этого, не состоявшегося членовредителя (так называли в армии «самострелов» и им подобных), под конвоем и в сопровождении уполномоченного Особого отдела (в просторечии – «особиста») отправил куда-то, то ли в трибунал, то ли в Особый отдел старшей инстанции. Какова дальнейшая судьба этого «менялы», я не знаю, но сомнений в этом ни у кого не возникало. Да и не в этом суть, а в том, на каких основах строились взаимоотношения между штрафниками, и неважно, в каких воинских званиях они были до того, как попали в штрафбат, из «окруженцев» или боевых офицеров.

Несколько непохожим на осиповское было отношение к нам начальника штаба майора Носач. Только теперь, работая над этой книгой, я получил от «краснозвездовца» Мороза Виталия Ивановича, заместителя главного редактора этой популярной газеты, ряд ценных архивных документов, проливающих свет и на причину такой странности в отношении к нам начальника штаба. Оказывается, в нашем штрафбате произошел беспрецедентный случай, когда организованная группа из 7 «окруженцев», не бежавших из немецкого плена, а долгое время находившихся на оккупированной территории и не пытавшихся даже связаться с партизанами или перейти линию фронта (а может, и тайно сотрудничавших с немцами?), воспользовавшись суматохой боя, перешла на сторону противника. Майор Носач, не проверив дошедших до него сведений об их мнимой гибели или ранениях, донес в Отдел кадров фронта о том, что трое из них погибли, один пропал без вести, а трое ранены и госпитализированы. Как оказалось на самом деле, эти предатели решили перейти на службу к фашистам. Вот майор Носач за плохую постановку учета штрафников, за представление непроверенных сведений и обман и был, уже по завершении нами рейда в тыл противника, смещен с должности начштаба и приказом командующего фронтом назначен не с повышением, как мы думали тогда, а адъютантом старшим в обычный стрелковый батальон. (Ксерокопию этого приказа я публикую в книге.) И после войны, когда я разыскивал своих сослуживцев по штрафбату, нашел и Носача, в том же звании майора запаса в Киевской области, но он не пожелал с нами поддерживать связь. Видимо, стыдился своего тогдашнего проступка, из-за которого всеми любимый комбат Осипов получил тогда предупреждение (это, правда, еще даже не взыскание) от генерала Рокоссовского, но все-таки… Правда, вскоре тот же Рокоссовский присвоил Осипову звание «полковник».