Читать книгу - "Есенин - Виталий Безруков"

Есенин и молодой ленинградский поэт-имажинист Вольф Эрлих шли по переулку, подняв воротники и придерживая рукой шапки. Есенин, стараясь перекричать вьюгу, шутливо выговаривал ему:

— Вы там у себя кричите: «Есенин, Есенин!..» В сущности говоря, каждое ваше выступление против меня — бунт!.. Что будет завтра — мы не знаем, но сегодня я вожак! Вот! — он вынул руку из кармана и показал массивный перстень, надетый на большой палец правой руки. — Видал?!

— Это же как у Александра Сергеевича?! — догадался Эрлих.

— Точно! Только ты никому не говори. Они — дурачье. Сами не догадаются, а мне приятно…

— Ну и дитё же ты, Сергей! А ведь ты старше меня.

— Да я, может быть, только этим и жив! — засмеялся Есенин и, сделав приятелю подножку, ткнул его в сугроб.

— Дурак вы, Есенин, и шутки ваши дурацкие, — заверещал Эрлих, выбираясь из сугроба.

Есенин снял шапку и стал отряхивать приятеля, поглядывая по сторонам. Когда они шли по переулку, Есенин заметил, как от подъезда дома напротив отделилась человеческая тень и на некотором расстоянии стала следовать за ними, изредка пропадая в подворотнях. «Вряд ли случайность», — подумал Есенин. И сейчас, озорно пошутив над Эрлихом, он уверился в своем подозрении. Человек в кожанке и такой же фуражке, избегая освещенных окон на первых этажах, пряча свое лицо в поднятый воротник, следовал за ними, не приближаясь и не отставая.

— Ну, наконец-то! Все как и обещано! Глянь, Вольф! За нами следят, — засмеялся Есенин коротко и невесело, нахлобучивая свою шапку на самые брови.

— Что за бред? — спросил Эрлих, вытряхивая попавший за шиворот снег. — Не преувеличивай, пожалуйста, свое значение, Сергей! Кому мы нужны? Что, у них других забот мало, за поэтами следить?

— А ты оглянись незаметно, — посоветовал Есенин. — Он давно идет.

Когда они вышли на Арбат, Эрлих обернулся, как бы от порыва ветра и увидел спешащего за ними человека.

— Неужели правда, Сергей?

— А мы сейчас проверим… Давай зайдем, — предложил он Эрлиху, останавливаясь у кафе. — Пусть он померзнет, сука! А мы посидим за кружкой пива с зеленым горошком.

— В этом угаре… стоит ли тратить время? Может быть, лучше в «Стойло Пегаса», — предложил Вольф, косясь на остановившегося в отдалении человека в кожанке.

— Потом в «Стойло»! Иди и не рассуждай! — скомандовал Есенин, распахивая перед ним дверь.

Несмотря на солидное название, «кафе» оказалось убогой пивнушкой. На маленьком подобии сцены артистка, одетая в легкое, без рукавов, с большим вырезом на груди платье, пела хриплым голосом «Ухарь купец, удалой молодец».

— Что, не нравится? — спросил Есенин, садясь за свободный столик, снимая шапку и засовывая ее в карман пальто.

— Напрасно мы сюда зашли, — поморщился Эрлих, оглядывая пьяных посетителей. Он отодвинул пустые кружки и грязные тарелки и положил на стол свою шапку.

— Вот в эдакой обстановке, как здесь, среди звона стаканов, кружек, окурков, помню, сижу я пьяный с Орешиным, Ганиным и…

— Тоже пьяными, — уточнил Эрлих.

— Как ты догадался? Ну вот… А рядом, вижу, голова лежит, заснувшая. Пьяный еврей своей длинной бородой столик вытирает. Может, он действительно положил голову, засыпая, а мне взбрело в голову: «Подслушивает!» А может, Ганин бросил эту мысль, не помню. Ну и началось… Слово за слово, пивом в ухо!

— Как это все старо! — перебил его Эрлих. — Что еврей, что русский, не все ли равно? Особенно когда пьяны.

— Верно! — согласился Есенин. — Все одинаково напиваются и скандалят, но видишь, кому-то надо было подсунуть в это обыкновенное дело антисемитизм. Шутка?! Знаешь, что за это дают?

— Знаю! — ответил Эрлих, оборачиваясь на стук входной двери.

Есенин, увидев вошедшего преследователя, добавил:

— Я теперь знаю, кому и для чего это надо…

Подошел опрятно одетый, в хороший костюм хозяин кафе. Оглядев быстро бегающими глазками Есенина, спросил Эрлиха:

— Будете заказывать? — И добавил по-еврейски: — Вы кто, из наших будете? Что-то вас в нашем заведении впервые вижу.

— При чем тут «из наших»? — застыдился Эрлих.

Хозяин слащаво заулыбался:

— Я это спросил, потому что я сам еврей и хозяин этого кафе. Так будем заказывать?

— Не будем, — поморщился Есенин. — Тут как в хлеву, пошли отсюда, — и он двинулся к двери, Эрлих за ним.

Пройдя мимо повернувшегося спиной к ним человека в кожанке, который сделал вид, что изучает прейскурант на стене, они вышли на улицу и бегом пустились по Арбату, поддерживая друг друга, если кто-то подскальзывался. На перекрестке Никитской и Суворовского бульвара, дождавшись трамвая, вошли в вагон, а в другой на ходу проворно вскочила «кожанка». Мельком взглянув на них, преследователь остался на площадке.

— Неужели правда, Сергей? — помрачнел Эрлих.

Есенин сидел в дребезжащем трамвае рядом с Эрлихом, смотрел в заиндевелое окно, молчал, грустно раздумывая. «Начавшаяся слежка не может кончиться ничем… она к чему-то приведет… Да! Веселого мало. Судьба, кажется, показывает норов, не подчиняясь моим желаниям!»

— О чем задумался? — толкнул его плечом Эрлих. — «Кожанка» тревожит?

— Хрен с ним, — сказал сердито Есенин. — Я о нем уже забыл. — Он выдохнул пар изо рта, откинув голову на спинку скамейки. — Думаю, надо к тебе в Ленинград подаваться, Вольф. Здесь, видишь, обложили! Да и не держит тут ничего. Ни жены, ни друзей…

— Ну, друзей-то у тебя…

— Эти собутыльники — друзья? Только и знают, жрать да пить за счет Есенина! А там у тебя я буду работать… работать…

— Ну что ж, попробуй. Приезжай! Я постараюсь помочь с жильем.

— Вставай, приехали, — глянул Есенин в оттаянное чьей-то ладонью пятнышко на окне.

Трамвай остановился на Пушкинской площади. Они вышли и, не оборачиваясь, пошли по Тверской. Когда трамвай тронулся, человек в кожанке легко выпрыгнул на ходу, ни на секунду не теряя их из виду.

Добежав до кафе «Домино», которое было совсем рядом с Пушкинской площадью, Есенин остановился, запыхавшись, закашлялся:

— Зайдем сюда!

— Мы же хотели в «Стойло Пегаса», — подошел Эрлих.

— Да ну его! Там сейчас Мариенгоф больше заправляет… Не хочу его видеть, не то настроение. Пошли!

В кафе, куда они вошли, было полно разношерстного люду. В одной половине богато одетые, сытые мужчины угощали девиц, подобранных на улице, и весело хохотали. Гремел цыганский оркестр. Бледные, кое-как одетые люди, куря папиросу за папиросой, приютились по углам, с завистью глядя на эту жирующую публику. Какой-то смертной тоской веяло от этого веселья в студеный зимний вечер. Пройдя мимо этого сброда в другую половину, Есенин остановился, приветствуемый узнавшими его завсегдатаями и поэтами, сидящими за отдельными столиками возле эстрады.