Читать книгу - "Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора - Иван Брыкин"

После объявления датского похода переворот против императора Петра Фёдоровича стал делом решённым. Готовились мы к нему несколько месяцев, но я подробности опущу, о них уже много до меня рассказчиков было; приврали порядком, – ну, да ладно… Я буду рассказывать коротко, про то, что помню.

…Накануне приехал ко мне Григорий и кричит уже из передней:

– Алехан, хватит спать! Поехали к Дунайке семёновцев подымать!

«Алехан» моё прозвание было, а «Дунайка» – брата Фёдора, который по-прежнему в Семеновском полку служил.

Мой Ерофеич ему говорит:

– А ты бы ещё погромче кричал, Григорий Григорьевич, не то не все тебя услышат! Горяч ты больно, а на горячих воду возят.

– Душа горит, оттого и горяч, – отвечает Григорий. – Эй, Алехан, вставай, что ли! Ей-богу, пора начинать!..

Поехали мы в Семёновский полк. В казармах нас встретил Фёдор, весь, как на иголках, и тоже кричит с порога:

– Где вы пропадаете?! У нас тут такое творится, пойдёмте скорее!

Заходим в казарму, там офицеров куча и, несмотря на утренний час, многие уже хмельные. При виде Григория как завопят:

– Орлов! Орлов приехал! Виват Григорию Орлову! – очень его в гвардии любили, боготворили прямо-таки.

– Здорово, братцы! – отвечает он. – Ну, что, постоим за императрицу Екатерину?! Медлить больше нельзя: император заявил, что собирается развестись с нею, чтобы жениться на Лизке Воронцовой. Более того, он в присутствии двора, дипломатов и иностранных принцев крикнул императрице через весь стол: «Дура!»; она даже заплакала. Он так разошёлся, что хотел её тут же арестовать, однако дядя императрицы, принц Готторпский не позволил. Сейчас она одна в Петергофе пребывает и не знает, чего дальше от императора ждать.

– Да какой он нам император, прихвостень немецкий! – кричат гвардейцы. – Хватит, натерпелись!.. К оружию, ребята! Преображенцы и измайловцы нас поддержат!

– Постойте, братцы! – утихомириваю я их. – Преображенцы выступить готовы и измайловцы с нами, но выждем ещё день. Завтра всё порешим.

– Чего ждать-то?! Пока нас всех арестуют?! – возмутились они. – Не слушайте Алексея Орлова, слушайте Григория!

– Погодите, дайте досказать, – не сдаюсь я. – Завтра император со всем двором из Ораниенбаума в Петергоф переедет, чтобы там отпраздновать Петров день. Случай удобный – пусть он там себе празднует, а мы императрицу в Петербург вывезем и самодержавной правительницей объявим. Вот и останется наш немец без короны – голыми руками потом его возьмём.

– Алексей дело говорит. Один день ничего не решит, – поддержал меня Григорий. – Завтра, так завтра… Виват императрице Екатерине Алексеевне!

– Виват! Виват! – пуще прежнего закричали семёновцы.

Вышли мы из казармы, Фёдор меня спрашивает:

– А Екатерина знает, что мы затеяли? Согласная она?

– Как ей согласной не быть, – отвечает вместо меня Григорий, – настрадалась, бедная, а теперь вовсе может в крепости дни свои окончить. Ждёт нашего сигнала.

– Ты за ней поедешь? – спрашивает ещё Фёдор.

– Нет, не смогу, Дунайка, – качает головой Григорий. – Мне в Петербурге надо находиться, чтобы наше дело в последний момент не прогорело. Да и Екатерина, завидя меня, плакаться начнёт и печалиться – ум у неё мужской, а сердце бабье. А тут каждая минута дорога, – так что Алехан поедет; он лучше моего с этим справится.

– Быть по сему, – соглашаюсь я, – а ныне пошли к Ивану: он у нас в семье старший, испросим его благословения.

* * *

Брат Иван после смерти отца нам его во всём заменил. Всё хозяйство на нём держалось, а когда и матушка наша скончалась, младший брат Владимир у него в доме воспитывался. Мы Ивану почёт оказывали истинно как отцу своему: в присутствии его стояли и называли его «папенька-сударь». Без разрешения Ивана никакое предприятие не осуществляли – вот отчего в тот памятный день к нему за благословением поехали.