Читать книгу - "Открытие природы - Андреа Вульф"

Никогда еще Гумбольдт не был таким счастливым и работоспособным^{293}. Жара шла ему на пользу, лихорадка с нервным истощением, преследовавшие его в Европе, исчезли. Он даже набрал некоторый вес. Днем он и Бонплан собирали образцы, по вечерам они вместе писали свои заметки, а ночью занимались астрономическими наблюдениями. Одной такой ночью они просидели в трепете несколько часов, наблюдая метеоритный дождь, исчертивший небо тысячами белых полос^{294}. Письма Гумбольдта домой полны восторга, они привнесли этот диковинный мир в элегантные салоны Парижа, Берлина и Рима. Он писал об огромных пауках, пожирающих колибри, и о тридцатифутовых змеях^{295}. Одновременно он впечатлял жителей Куманы своими приборами – его телескопы приближали к туземцам Луну, а микроскопы превращали вшей из их волос в страшных зверей^{296}.

Гумбольдт в Южной Америке. Картина кисти Фридриха Георга Вейча, 1806 г.

Но кое-что омрачало радость Гумбольдта: невольничий рынок на главной площади Куманы напротив арендованного ими дома. С начала XVI века испанцы завозили в свои южноамериканские колонии рабов и продолжали это делать. Каждое утро на продажу приводили молодых африканских мужчин и женщин. Их заставляли натирать себя кокосовым маслом, чтобы сделать кожу блестящей. Затем их демонстрировали потенциальным покупателям, заставлявшим рабов раскрывать рот и рассматривавшим их зубы, как «у лошадей на базаре»^{297}. Это зрелище сделало Гумбольдта противником рабства на всю жизнь.

Настало 4 ноября 1799 г., когда, менее чем через четыре месяца после прибытия в Южную Америку, он впервые понял, что существует угроза его жизни и планам. Был жаркий и влажный день. Внезапно земля заходила ходуном, и Бонплан, наклонившийся к столу, чтобы рассмотреть растения, чуть не шлепнулся на пол, а Гумбольдта, отдыхавшего в гамаке, сильно затрясло^{298}. Дома на улицах рушились, люди с криками выбегали наружу, но Гумбольдт сохранил спокойствие и, покинув гамак, стал настраивать свои приборы. Даже землетрясение не могло помешать его наблюдениям. Он определял продолжительность толчков, отмечал их направленность с севера на юг, проводил электрические измерения. Но при всей своей внешней невозмутимости внутренне он испытал потрясение. Он писал потом, что движение земли под ногами разрушало иллюзию всей его жизни. Подвижной средой была вода, но не земля. Это походило на внезапное болезненное пробуждение от сна. До сих пор он был непоколебимо убежден в прочности и неизменности природы, и вот она его подвела: «Мы впервые испытываем недоверие к почве, в которую так долго и так уверенно упирались ногами»^{299}. Но даже это не повлияло на его решимость продолжить путешествие.

Он много лет ждал, когда сможет посмотреть мир, и, даже зная, что его жизнь подвергается опасности, жаждал увидеть больше. Через две недели, получив от губернатора деньги из его личных средств^{300}, Гумбольдт и Бонплан отправились из Куманы в Каракас. В середине ноября они, захватив с собой слугу-индейца по имени Хосе де ла Крус^{301}, наняли открытую тридцатифутовую лодку и отплыли на ней под парусом на запад^{302}. Они везли с собой многочисленные приборы и сундуки, в которые были сложены блокноты, таблицы измерений и более чем 4000 образцов растений и насекомых^{303}.

Расположенный на высоте 3000 футов над уровнем моря Каракас населяло 40 000 человек. Этот город, основанный испанцами в 1567 г., был теперь столицей генерал-губернаторства Венесуэла. 95 % белого населения города были креолами, или «испано-американцами», как называл их Гумбольдт, – белыми колонистами испанского происхождения, родившимися в Южной Америке^{304}. Несмотря на то что эти южноамериканские креолы численно преобладали, их десятилетиями не пускали на высокие административные и военные посты. Испанская корона присылала для управления колониями испанцев, многие из которых были хуже образованны, чем креолы. Состоятельных плантаторов-креолов приводила в бешенство необходимость подчиняться купцам из далекой метрополии. Некоторые креолы жаловались, что испанские власти обращаются с ними как с «ничтожными рабами»^{305}.

Каракас располагался в зажатой горами долине недалеко от берега. Гумбольдт снова снял дом, сделав его базой для коротких вылазок. Отсюда Гумбольдт и Бонплан наблюдали двуглавую гору Силья: она высилась совсем близко, тем не менее, к удивлению Гумбольдта, на нее никогда еще не взбирался никто из жителей Каракаса^{306}. Как-то раз двое ученых нашли в предгорьях чистый источник. Наблюдая за стайкой девушек, бравших там воду, Гумбольдт вдруг затосковал по дому. Вечером он записал в дневнике: «Воспоминания о Вертере, Гёте и королевских дочерях», имея в виду «Страдания юного Вертера», где Гёте запечатлел похожую сцену^{307}. Ему могло показаться знакомым дерево особой формы, гора определенных очертаний. При этом зрелище звезд в южном небе и форма кактуса на горизонте напоминали, в какую даль его занесло. А когда спустя мгновение звенел колокольчик на шее у коровы или ревел бык, ему казалось, что он снова вернулся на луга Тегеля^{308}.