Читать книгу - "Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк"

Французы сумели воспитать одного из самых успешных соблазнителей и, пожалуй, самого талантливого дипломата за всю историю Великобритании. Вопрос: как им удалось сотворить такое чудо, да не с кем-нибудь, а с сыном самой королевы Виктории?

II

Каждому из нас нужен образец для подражания, и у Берти, похоже, их было сразу два.

В европейской дипломатии (которая, как мы видели, в основном занималась поддержанием родственных отношений внутри разрастающегося семейного клана) он равнялся на свою мать, королеву Викторию, хотя на склоне лет она тяготела к затворничеству и уже не могла служить вдохновляющим примером. А вот в том, что касается личности, то тут, несомненно, кумиром Берти был француз, проживший недолгую жизнь император Наполеон III, человек, который применял боевую тактику своего дяди, Наполеона Бонапарта, по большей части в спальне и предпочитал не столько править континентом, сколько командовать под пуховым одеялом^[6].

Если Наполеон III и вдохновил старшего сына Виктории пойти по его стопам, так исключительно тем, что не позволил свой приземистой фигуре, большому носу и опухшим глазам служить помехой в деле обольщения. Как раз в самом впечатлительном возрасте тринадцатилетний Берти впервые увидел Наполеона III в действии^[7]. Хотя и невзрачный внешне, французский император слыл невероятно искусным любовником и неутомимо прочесывал свой дворец в поисках новых приключений с прекрасными придворными дамами. Однажды на бале-маскараде он так торопился довести до логического конца новое знакомство, что в спешке затолкал свою добычу в первую попавшуюся комнатенку, где и обнаружил, уже раздевая, что Mademoiselle^[8] на самом деле – Monsieur^[9].

Но Наполеон III вовсе не был дикарем и хамом. Когда замужняя англичанка, известная своей чопорностью, до восемнадцати лет делившая спальню с матерью, навестила императора в Париже, она призналась, что была «приятно удивлена» его галантностью. «Я гостила у него целых десять дней, – писала она, – проводила с ним… зачастую наедине… по двенадцать – четырнадцать часов… Не знаю никого, с кем бы я чувствовала себя так свободно, с кем бы мне хотелось говорить без всякого стеснения, кому хотелось бы довериться…»

Кажется, еще немного – и мы прочтем откровения о сорванном корсете? И, словно в подтверждение наших догадок, та же дама по возвращении в Англию написала Наполеону по-французски, признаваясь в том, как глубоко ее «тронул и покорил» его прием, и, когда они прощались, «ее сердце распирало от чувств» после столь «прекрасных и счастливых дней», проведенных вместе. «Вы крикнули с берега au revoir^[10], – признается она в письме, – и эти слова до сих пор живут в моем сердце». Заканчивается послание заверениями в «нежной дружбе и глубокой симпатии».

Дышащие любовью слова страстной женщины. Тем удивительнее узнать, что они были написаны в 1855 году 36-летней королевой Викторией. Да-да, выходит, и ее смог «тронуть и покорить» француз.

История не слишком справедливо обошлась с Викторией. Старую королеву, неулыбчивую даму с плотно сжатыми губами, затянутую во вдовий траур, привычно обвиняют в ханжестве и всех прочих грехах, в которых увязла Британия XIX века. Достаточно лишь мысленно представить ее портрет, чтобы разом избавиться от фантазий даже отдаленно эротического содержания. Она предстает антиподом сексуальности.

Но, судя по «французскому письму»^[11] (в прямом смысле bien sûr^[12]) у Виктория была просто женщиной. И, уже будучи стареющей вдовой, она немало изумила своих детей, в том числе и Берти, когда приблизила к себе двух слуг – шотландца Джона Брауна и индуса Абдула Карима. Один из них представлял нацию, прославившуюся отсутствием нижнего белья, а другой был выходцем из страны, которая подарила нам Камасутру.

Доподлинно неизвестно, насколько близкими были отношения Виктории с этими красавцами, да и от диванной дипломатии с Наполеоном III она, скорее всего, удержалась; но, как потом доказал ее сын Берти, тугие корсеты и многослойные нижние юбки никому в XIX веке не мешали наслаждаться здоровой сексуальной жизнью, и причем не обязательно моногамной.

На самом деле общество строгой морали и сексуальных запретов, которое мы привыкли называть викторианским, во многом было альбертианским. Печально знаменитое ханжество английского высшего света того времени пошло именно от супруга королевы, Франца Альбрехта Карла Эммануила фон Саксен-Кобург-Готского, или просто Альберта.

Принц Альберт был на редкость строгим отцом и так крепко стянул рукава моральной смирительной рубашки своего старшего сына, что, когда они лопнули, чувство свободы отправило того жуировать по всей Европе (чаще всего молодой человек заглядывал во Францию). Это Альберт пытался создать ангельского принца Альберта-Эдуарда, а породил Грязного Берти.

И переломный момент наступил во время визита королевской семьи ко двору Наполеона III в Париже в 1855 году.

Ill

Будучи одновременно и снобом и монархисткой (одно другому не мешает), Виктория поначалу отнеслась к Наполеону III, мягко говоря, настороженно. Да и чему удивляться? Мало того что он был племянником злейшего врага Англии, Бонапарта, так еще и стал президентом Франции после изгнания короля Луи-Филиппа в 1848 году^[13], а потом устроил государственный переворот и объявил себя императором Наполеоном III. Произошло это 2 декабря 1851 года, в 47-ю годовщину инвеституры самого Бонапарта.

В глазах Виктории Наполеон III – кем бы он ни был, императором или всего лишь президентом, – пришел к власти путем свержения короля, а потому представлял собой угрозу для стабильности Европы (и самой Виктории).

Виктория знала и о «непородистом» прошлом Наполеона III. Его мать, Гортензия де Богарне, была дочерью Жозефины, первой жены Наполеона Бонапарта. Его отец, Людовик, приходился Бонапарту младшим братом – по крайней мере, с юридической точки зрения. Когда в 1808 году родился ребенок, Людовик заподозрил Гортензию в неверности и признал отцовство только под давлением всесильного брата.