Читать книгу - "Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига вторая - Лев Бердников"

В русской исторической романистике Зотов, особенно на раннем этапе, предстает истым христианином, благочестивым и скромным, строго соблюдавшим все православные обряды. Он рьяно служил делу Петра, с которым уже не расставался до конца своих дней. Рабскую покорность своему бывшему ученику Никита Моисеевич проявлял еще будучи думным дьяком, то есть с 1683 года. Есть свидетельства, что юный царь даровал ему за службу то денежные суммы, то лисий и песцовый мех на кафтан, то сукно кармазин, то китайскую камку, то плетеную золотую нашивку и галун. Зотов неизменно сопровождал Петра в загородных и богомольных походах. И в знаменитой “потешной” Кожуховской баталии 1694 года он тоже был рядом со своим воспитанником.

Историк Сергей Соловьев назвал Зотова “старым, опытным излагателем царской воли в указах”, а потому Никита получил титул “ближнего советника”. Особенно он отличился в Азовском походе 1695–1696 гг., где заведовал походной канцелярией государя. Монаршии приказы ему надлежало записывать и на военных бивуаках, и на поле брани. “Бдел в непрестанных же трудах письменных, расспрашиванием многих языков и иными делами”, – удовлетворенно говорил о нем Петр. И неслучайно на триумфальном шествии по случаю Азовской победы Зотов, со щитом и саблей в руках, горделиво восседал в парадной царской карете во главе церемониала. За Азов он получил от Петра “кубок с кровлею, кафтан золотный на соболях, ценою 200 р, золотой в 4 золотых да в вотчину 40 дворов”.

В бытность же противостояния царя и его амбициозной сестры, цесаревны Софьи, Никита сразу же занял сторону Петра и был первым из думных дьяков, прибывших ему на помощь в Троице-Сергиев монастырь. Тогда же, в 1689 году, Никита принял деятельное участие в расправе над мятежными стрельцами. Петр всегда безгранично доверял своему “дядьке”, поручил ему в 1698 году вести жестокий розыск по стрелецкому бунту. В прошлом тихий и робкий, Никита в угоду царю пытает и допрашивает с пристрастием врагов трона и рьяно “кнутобойничает” в Преображенском застенке.

Карьера его вполне задалась. С 1699 года он – думный дворянин и печатник, с 1701 – генерал-президент Ближней канцелярии. В 1702–1703 гг. при закладке Северной Пальмиры наблюдал за укреплением Шлиссельбурга и возведением одного из бастионов (получившего название “бастион Зотова”). К послужному списку Никиты надо прибавить, что он входил в состав “кумпанств”, совместными усилиями строивших военные и торговые корабли для России. Постепенно он становится состоятельным человеком: по реестрам Генерального двора, он имел 446 крестянских дворов в Вяземском, Коломенском и Ружском уездах. Ему принадлежало и богатое подворье у Боровицких ворот Кремля, а также другие дорогие усадьбы в Москве.

Казалось, исполнительный Зотов потрафлял царю во всем, даже в мелочах. Тем большего внимания заслуживает сцена, в коей наш герой, зная импульсивность и крутой нрав Петра, не убоялся перечить венценосцу. Однажды, за обедом, царь весьма осердился на воеводу Алексея Шеина за то, что тот производил офицеров в полковники не по заслугам, а за деньги. “В справедливом негодовании, – рассказывает очевидец, – царь подошел… к князю Ромодановскому и думному дьяку Никите Моисеевичу; заметив, что, однако, они оправдывают воеводу, до того разгорячился, что, махая обнаженным мечом во все стороны, привел тут всех пирующих в ужас… Никита Моисеевич, желая отвратить от себя удар царского меча, поранил себе руку”. Впрочем, царь любил своего бывшего наставника, и подобные случаи были редки.

С начала 1690-х годов ведет свой отсчет организованный по воле Петра Всешутейший и Всепьянейший Собор, дикие оргии которого нужны были царю, чтобы преодолеть свою неуверенность и страх, снять стресс, выплеснуть необузданную разрушительную энергию. Историки рассматривают этот культурный, точнее, антикультурный, феномен как способ порвать со стариной, а также дискредитировать церковные традиции вообще и патриаршества в частности. Оказалось, что распрощаться с этим легче хохоча и кривляясь.

В этой шутовской иерархии Зотов получил звание “шутейшего князя-папы” и титул “архиепископа Прешбургского, всея Яузы и всего Кокуя патриарха (Прешбург – потешная крепость на Яузе, где проходили учения петровских полков; Кокуй – название Немецкой слободы в Москве). Произошло это на святочном празднестве в селе Преображенском, где сей разгульный потешный “священнослужитель” предстал во всей своей бесстыдной красе: митра его была украшена нагим Вакхом, посох – нагими же Венерой и Амуром, возбуждавшими страстные желания. За ним следовала толпа вакханок и селадонов с кружками и флягами, наполненными пивом и водкой. На мотивы церковных гимнов они пели ернические и похабные песни, а шутовской патриарх кадил в помещениях табачным дымом.

Согласно версии современника Франца (Никиты) Вильбоа, “пьяница” Зотов, домогавшийся высокой должности, якобы сам напросился на сию шутовскую роль. “Ты будешь назначать кардиналов, которые будут князьями, – подбадривал царь честолюбивого Никиту, – обязанными восхищаться всем, что ты скажешь, и подчиняться этому… К этому я добавляю пансион в две тысячи рублей и за первые шесть месяцев заплачу тебе вперед, утверждая тебя в твоей новой должности”.

На самом же деле Никита Моисеевич отнюдь не страдал приверженностью к зеленому змию, а, наоборот, слыл трезвенником и постником. И, как это ни парадоксально, именно это и определило его назначение в пьяные патриархи. Ведь Собор, как и другие петровские кощунства, был одушевлен законами мировой карнавальной культуры, согласно которым действительность воссоздавалась здесь в перевернутом, “опрокинутом” виде. Все выворачивалось наизнанку: и надетые тулупы вывертывались вверх мехом, и человек представал здесь в совершенно не свойственном для него положении. Так, четверо заик выполняли на всешутейших сборищах обязанности церемонийместеров; толстяки, задыхавшиеся от ходьбы, – роль скороходов.

Отлынивать от участия в Соборе было столь же опасно, как от государевой службы. Известен такой случай: отличавшийся беспримерным косноязычием недоросль Иван Карамышев был назначен “быть при шутовском патриархе [т. е. Зотове – Л.Б.] в чтецах”. Измучившись непосильными обязанностями, тот сбежал домой, известив патрона, что занемог “животною и ножною болезнью”. Петр, однако, вытребовал его назад, настаивая на продолжении шутовского служения. Недорослю пришлось подчиниться: ведь за неповиновение царю любой мог быть выслан в Сибирь или даже казнен!

О том, сколь разительна была перемена, произошедшая в поведении Никиты Моисеевича, свидетельствуют факты. В 1690 году, когда состоялось избрание нового патриарха Адриана, богомольный Зотов был в числе тех, кто после торжественной церемонии в Успенском соборе благоговейно сопровождал сего пастыря в патриаршие палаты. А всего лишь несколько лет спустя, на официальной церемонии во дворце Лефорта, “думный дьяк Моисеевич, разыгрывающий роль патриарха, по требованию царя начал пить на поклонение. В то время как этот лицедей, подражающий духовному сановнику, пил, каждый должен был, в виде шутки, преклонить перед ним колено и просить благословления, которое он давал двумя чубуками, крестообразно сложенными… Тот же Моисеевич, с посохом и прочими знаками патриаршего достоинства, первый, пустившись в пляс, изволил открыть танцы”.