Читать книгу - "Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан"

Внутри сидел чуть располневший от пристрастия к вину молодой человек с бледным лицом, уставший как от жары, так и от политических интриг. Восемнадцатилетнему Джованни де Медичи, самому юному кардиналу в истории коллегии, еще предстояло решить, кого удостоить доверием.

– Вице-канцлер! – Джованни быстро вскочил на ноги. Церковные дела давались ему нелегко, а мыслями он то и дело возвращался к белоснежным грудям девушки, с которой делил постель во время учебы в Пизе. Он сам не знал, как завладела она его сердцем – был ли в этом виноват ее смех или аромат кожи, но когда Джованни более всего нуждался в успокоении, в мечтах своих он жаждал ее тела. – Простите, я вас не слышал.

– Напротив, ты прости меня. Я прервал твою молитву!

– Нет… не совсем так. – Юноша предложил ему стул, но кардинал Борджиа жестом дал понять, что в этом нет нужды, и усадил свой объемистый зад на скромную постель.

– Тут мне вполне удобно, – хлопнул он кулаком по матрасу.

Молодой Медичи глядел на него в изумлении. Удивительно, как этот тучный человек не терял бодрости, пока все изнемогали от жары. Свечи выхватили из тени его широкий лоб под копной седых волос с тонзурой[2], крупный нос, полные губы и толстую шею. Никто не назвал бы Родриго Борджиа привлекательным, для этого он был слишком стар и упитан. Но едва взглянув на него, сложно было оторваться: столько энергии и страсти излучали его темные, проницательные и по-прежнему молодые глаза.

– Пройдя через избрание пяти пап, я почти полюбил… как бы это выразить… невзгоды кардинальской жизни. – Его голос, как и внешность, впечатлял, был низким и полнозвучным, порой на гортанных звуках слышался легкий испанский акцент. – Но я все еще помню свои первые выборы. Я был немногим старше тебя. Стоял август, как и сейчас – увы, плохой месяц для здоровья его святейшеств. Место нашего заключения в те времена, конечно, не отличалось нынешним великолепием. Комары съедали нас заживо, а от постели болели кости. Тем не менее я выжил. – Родриго Борджиа громко засмеялся без тени смущения или фальши. – Хотя, конечно, у меня не было такого замечательного отца, как у тебя, и никто не мог дать мне совета. Лоренцо де Медичи был бы горд узнать, что ты получил место в конклаве, Джованни. Я искренне сожалею о его смерти. Это огромная потеря не только для Флоренции – для всей Италии.

Молодой человек поднес руку к груди. Под рясой он хранил письмо отца, в котором тот открывал ему подноготную мира церкви: там были советы человека, умевшего с легкостью и изяществом скользить по тонкому льду. «Будь осторожен, сын мой. Рим нынче – сущий вертеп, средоточие зла. Не спеши делиться своими мыслями, пока не утвердишься в них». Со дня смерти отца прошло всего несколько месяцев, однако молодой кардинал выучил письмо почти назубок, хотя и отчаянно хотел, чтобы слова отца отличались большей конкретикой.

– Скажи мне, Джованни… – произнес Родриго Борджиа подчеркнуто тихо, будто намекая, что речь пойдет о какой-то тайне. – Как ты справляешься со своей сложной задачей?

– Я молю Господа указать нам нужного человека.

– Отлично сказано! Уверен, твой отец осуждал всепрощенчество церкви и предостерегал от фальшивых друзей, которые увлекут тебя на путь растления.

«В коллегии кардиналов почти не осталось достойных мужей, и ты преуспеешь, обезопасив себя от них». Юноша невольно положил на грудь другую руку, желая защитить письмо. «Опасайся развратителей и дурных советчиков, злодеев, которые утащат тебя вниз, считая тебя, как человека молодого, легкой добычей». Определенно, даже зоркие глаза вице-канцлера не в силах прочитать эти строки через два слоя одежды.

Снаружи воздух пронзил крик, а затем раздался выстрел аркебузы: новые времена требовали нового оружия. Молодой человек вскинул голову к темнеющему в вышине окну.

– Не беспокойся. Обычные беспорядки.

– Да нет… я и не волнуюсь.

История повторялась: Рим без папы становился неуправляемым, а жители его, вооружившись ножами, сводили старые счеты в темных аллеях или тайно замышляли новые злодеяния, пока в городе творились грабежи и убийства. Хуже всего приходилось тем, к кому судьба благоволила, ведь им было что терять.

– Ты, я полагаю, уже был здесь, когда умер последний папа из рода делла Ровере, Сикст IV. Даже Лоренцо де Медичи не смог бы сделать своего сына кардиналом в десять лет. – Родриго засмеялся. – Его племянника так ненавидели, что чернь обглодала дворец быстрее, чем это сделала бы стая саранчи. Когда конклав закончил работу, остались лишь стены да перила. – Он покачал головой, не в силах скрыть удовольствия, которое доставляли ему эти воспоминания. – А ты, должно быть, чувствуешь себя как дома, сидя под картиной фаворита своего отца, – он поднял глаза к фреске на стене: стройные тела, казалось, вот-вот оживут. – Это Боттичелли, не правда ли?

– Да, Сандро Боттичелли. – Его стиль был известен молодому флорентийцу не хуже, чем «Отче наш».

– Талантливый человек! Удивительно, насколько одухотворенными он изображает людей в своих работах. Я всегда полагал, что папе Сиксту невероятно повезло с ним, учитывая, что двумя годами ранее он организовал заговор, чтобы убить его покровителя – твоего отца, и покончить со всей семьей Медичи. К счастью, ты слишком молод, чтобы помнить все это.

Но не настолько молод, чтобы забыть. Лишь месть может быть еще более кровавой, чем нанесенное оскорбление.

– Тебе повезло, твоя семья спаслась и процветает. Чего нельзя сказать о делла Ровере, – улыбаясь, добавил Родриго.

– Мой отец отзывался о вас с почтением, вице-канцлер. Я знаю, что мне нужно многому у вас научиться.

– Я вижу, ты унаследовал его ум и дипломатические способности! – Если прежде он улыбался, то теперь послышался смех. Свеча на столе затрепетала, причудливо отбрасывая свет на лицо Родриго. Молодой человек почувствовал, как по лбу стекает капелька пота, и быстро смахнул ее рукой. Кардинал Борджиа, в отличие от него, казалось, вовсе не страдал от жары.

– Пожалуйста, прости меня, если я слишком навязчив. У меня сын твоего возраста, и, карабкаясь по карьерной лестнице церкви, он постоянно нуждается в советах. Впрочем, тебе, несомненно, известно об этом. Вы вместе учились в Пизе. Чезаре нередко рассказывал о тебе, называл добрым другом. Он говорил, что у тебя талант к риторике и праву.

– То же самое можно сказать и о нем.

Его отцу. Но если бы он осмелился на правду, то назвал бы молодого Борджиа нахальным испанским выскочкой, не способным на дружбу. Что даже к лучшему. Как бы ни был Чезаре богат (а он далеко не беден, порой под его ювелирными украшениями едва виднелась одежда), незаконнорожденный отпрыск Борджиа – не ровня законному наследнику Медичи. Однако Чезаре был умен и смекалист, во время дебатов с легкостью превращал черное в белое с помощью метких аргументов, а спорные моменты выставлял во всех оттенках серого. Он не нуждался в похвалах учителей и больше времени проводил в тавернах, чем в аудиториях, причем далеко не один.