Читать книгу - "Робин Гуд - Вадим Эрлихман"

Еще он бороду не брил,

А был уже стрелок,

И самый дюжий бородач

Тягаться с ним не мог.

Но дом его сожгли враги,

И Робин Гуд исчез:

С ватагой доблестных стрелков

Ушел в Шервудский лес.

На самом деле эти строки принадлежат перу известного переводчика Игнатия Ивановского и представляют собой пересказ начальных строф самой длинной и самой поздней баллады о благородном разбойнике — «Подлинной истории Робин Гуда» (A True Tale of Robin Hood), написанной в 1632 году лондонским стихотворцем Мартином Паркером. Читателей, желающих больше узнать о жизни героя, они оставляют в недоумении — какие враги, почему сожгли? Заглянув в оригинал баллады, можно узнать гораздо больше — там говорится, что Робин «некогда был благородным графом Хантингдонским по имени Роберт Гуд». На весь север Англии он славился не только меткостью в стрельбе, но и щедростью, с какой угощал и одаривал в своем замке и приближенных, и случайных гостей. В итоге молодой граф растратил все свое состояние и влез в долги, одолжив крупную сумму у аббата обители Святой Марии в городе Йорк.

Богатый и влиятельный аббат, державший в долговом рабстве всю округу, пожаловался на злостного неплательщика королю, и Роберт был объявлен outlaw. Это слово (буквально «вне закона») означало тогда не только разбойника, как в более поздние времена, но и просто человека, исключенного из сферы действия закона, — его можно было безнаказанно убить, ограбить, бросить в тюрьму. Спасаясь от подобной судьбы, Роберт с тремя сотнями своих «стрелков» (bowmen) бежал в ближайший лес и занялся разбоем. Помня о своем обидчике, он питал особую нелюбовь к монахам:

Попам не верил Робин Гуд

И не щадил попов:

Кто рясой брюхо прикрывал,

К тому он был суров.

Но если кто обижен был

Шерифом, королем,

Тот находил в глухом лесу

Совсем другой прием.

Совсем иным выглядит начало истории Робина в более ранней (XVI век) балладе «Путь Робин Гуда в Ноттингем», известной также под названием «Робин Гуд и лесники». Там герой — никакой не граф, а йомен, как в средневековой Англии называли особое сословие свободных землевладельцев, включавшее как крестьян побогаче, так и дворян победнее. В 15 лет, научившись мастерски стрелять из лука, Робин решил отправиться на состязание стрелков в Ноттингем. По дороге он встретил королевских лесников, расположившихся в лесу на пикник, и поспорил с ними, что уложит стрелой оленя на расстоянии ста саженей[3]. Робин выиграл, но лесники, не желая отдавать ему обещанные 20 марок серебра, пригрозили предать его суду, как браконьера. Рассердившись, юноша схватил лук и, не дав обманщикам опомниться, перестрелял их всех — 15 человек. Так же он поступил с отрядом из Ноттингема, явившимся на подмогу лесникам:

Один остался без руки,

И без ноги другой,

А Робин, взяв свой лук, ушел

В зеленый лес густой[4].

Естественно, после этого смертоубийства юноше оставалось только укрыться в лесу, где к нему присоединились другие изгнанники — те, у кого были нелады с законом. Законы тогда были суровыми — особенно так называемый «лесной закон», принятый после завоевания Англии в 1066 году нормандским герцогом Вильгельмом. По нему самые богатые дичью леса были объявлены королевской собственностью и охотиться в них строжайше запрещалось. Тот, кого лесники ловили с добытой мелкой дичью, мог лишиться глаза или правой руки, а убившего оленя или кабана ждала виселица.

В то время густые лиственные леса покрывали почти половину страны, и для многих ее жителей охота была главным источником пропитания. Немудрено, что суровые меры захватчиков-нормандцев вызывали массовое недовольство местного англосаксонского населения, особенно на севере Англии, где, согласно преданиям, и орудовал легендарный разбойник.

Большинство авторов, пишущих об этой эпохе, сочувствуют угнетенным англосаксам, забывая, что до этого, в V–VII веках, они сами жестоко расправились с аборигенами-бриттами, частью истребив их, частью загнав в труднодоступные горы и болотистые пустоши. Создатели романов и фильмов о Робин Гуде почти единогласно считают своего героя борцом за права коренных англичан, мстящим нормандцам за обиды, нанесенные ему и его народу. В английском телесериале «Робин из Шервуда» завоеватели сжигают дом Робина (любопытная перекличка с пересказом Ивановского) и убивают его родителей, саксонских танов, чтобы захватить их земли.

А что говорят о происхождении Робина предания? Практически ничего — только баллада XVI века «Рождение Робин Гуда» сообщает, что он был сыном графского слуги Вилли и соблазненной им дочери графа Ричарда (по всей видимости, нормандца). Страшась мести отца, девушка бежала в лес и там родила красавца-сына, после чего граф отыскал их:

Спящего мальчика поднял старик

И ласково стал целовать. —

Я рад бы повесить отца твоего,

Но жаль твою бедную мать.

Из чащи домой я тебя принесу,

И пусть тебя люди зовут

По имени птицы, живущей в лесу,

Пусть так и зовут: Робин Гуд![5]

Robin — малиновка, красногрудая птичка, игравшая важную роль в суевериях жителей Британии. О связи ее с образом Робин Гуда мы поговорим позже, а пока запомним — герой рожден в лесу и с той поры неразрывно соединен с ним. Судя по балладе, граф забрал его на воспитание в свой замок, но годы, проведенные там, ни строчкой не отразились в легендарной биографии Робина. Впрочем, в классическом собрании английских баллад Фрэнсиса Чайлда «Рождение Робин Гуда» носит другое название — «Вилли и дочь графа Ричарда», и о Робине там не сказано ни слова. Похоже, здесь, как часто бывает в фольклоре, знаменитому герою приписаны приключения, случившиеся с героями менее известными или вовсе безымянными. Если это так, то о происхождении Робина мы не знаем ровно ничего.

В поисках истины стоит обратиться к самым ранним сочинениям, сохранившим имя разбойника. Вторая половина XIV века — важный рубеж, на котором завершается перемещение Робин Гуда из «реальной» истории в народную словесность, а потом и в литературу. Первое свидетельство этого — поэма Уильяма Ленгленда «Видение о Петре Пахаре», написанная около 1377 года. Автор, нищий лондонский причетник из крестьян, наполнил свое сочинение обвинениями в адрес жадных богачей, нерадивых церковников и продавцов индульгенций. Один из антигероев поэмы, тупой и праздный монах Слот («Лень»), признается: «Я не знаю «Отче наш», как его поет священник, зато знаю стихи о Робин Гуде и Рэндольфе, эрле Честерском». Ленгленд здесь выступает не против самого Робина, а против «суетной» светской поэзии, которой духовные лица, по его мнению, интересоваться не должны. Примерно тогда же поэт-моралист Джон Гауэр в «Зерцале человеческом» с осуждением писал о монахах, которые «более правила блаженного Августина блюдут правило Робина, что, подобно вороне, заботится лишь о насыщении своего брюха». Возможно, тут речь идет не о разбойнике, а о плебее-крестьянине, которого английские писатели той эпохи порой иносказательно называли Робином, как французские — Жаком.