Читать книгу - "Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский"

– Расстрелян, – вырвалось вслух. – За попечение о детских душах. – И вздрогнул: дети поют молитвы и на его службах. Детское пение сродни пению птиц весной.

– Господи! Неужто большевикам не надобны совестливые люди? Совестливый народ?

Вера в Бога совесть человеческую в чистоте содержит.

Нечаянно пропущенные клубни на картофельном поле – вот что такое нынешнее священство.

И диво! Душа исполнилась прикосновения Духа Святого!

– «Услыши, Боже, моление мое, вонми молитве моей. От конец земли к Тебе воззвах, внегда уны сердце мое, на камень вознесл мя еси, наставил мя еси. Яко был еси упование мое, столп крепости от лица вражия…»

В счастье облекся, в силу. И ужаснулся.

Из лесу по дороге шел человек. Слышал, конечно, молитву. Совсем юноша.

Высокий, худощавый. Лоб открытый, а по глазам не определишь, доброе ли несет в себе. Глаза спрятал за ресницами. Вдруг глянул. Быстро, цепко. Слышал. Донесет? Но молитву творил поп. Однако ж громко! За пределами церкви. А сие – пропаганда религии. Птицам проповедовал учение Христа? Соснам? В такие мелочи «особая тройка» вникать не станет.

Поравнявшись, прохожий склонил голову, осенил себя крестным знамением и, так и не подняв глаза, подался с дороги лугом, прочь.

Вскрутнулось в груди отца Викторина. Не боль, не смута… Даже матушке Полине Антоновне объяснить бы не сумел странного чувства.

Матушка всякую перемену в жизни прозревает, как прозревает птица свою небесную дорогу.

Сердце услышал.

Советская власть о воспитании народа крепко печется. Соловками воспитывала, Беломорканалом. У нее даже тюрем нет – трудовые колонии.

Тоска объяла: «И во мне трус сидит. Этакий советский зайчишка».

Собирал этюдник, когда на дороге появились с корзинами, с лукошками женщины. Увидели батюшку, обрадовались. Под благословение пошли.

Благословил. А на краешке сознания горестное: этакое увидят, напишут куда надо.

«Куда надо!» – устоявшееся нынче словосочетание.

Могут посадить, могут закрыть храм.

Но женщины такие благодарные, такие домашние – семья. Приход! Легко стало на сердце.

В корзинах у всех грибы, в лукошках, в туесках ягоды.

– Пришла пора белых! – старшая из женщин, Анастасия (он и фамилию помнил – Мартынова), поставила перед ним свою грибную удачу: – Бери, батюшка! Справные какие грибочки-то!

– Красота! – согласился отец Викторин. – Увы! Грибы мне противопоказаны. Для печени тяжелы.

Знал, Мартыновым грибы – подспорье, у них семеро по лавкам.

Подружка Анастасии, Татьяна Хотеева, подала в руки батюшки лукошко с малиной:

– Не откажите! Полина Антоновна варенья наварит.

У Хотеевой пять дочерей и сынок. Старшая дочь замужем, вторая – студентка. Младшей – лет десять, а последнему, сыну, седьмой годок.

Дом у Хотеевых большой, красивый. Глава семейства, Дмитрий Тимофеевич, на локомобильном заводе работает. Нужный производству человек.

– Спаси Бог! – принял ягоды.

– Батюшка! Никак не запомню, ты по четным дням служишь али по нечетным? – Лицо Лукерьи Софроновой – святая простота, а вопрос ужасный.

Второй священник храма – отец Николай Кольцов, из местных. Архиерей перевел протоиерея Викторина из Огори в Людиново ради повышения. Отец Николай в ту пору служил диаконом. Это было в 34-м, а в 37-м грянуло судилище над церковно-кулацкой группировкой тринадцати. Мужчинам, их было девять, – расстрел, четырем женщинам – десять лет лагерей…

Диакона Николая облекли в священнический сан, и уже через малое время пошло в жизни Свято-Лазаревского храма нестроение.

Невежество нового иерея отец Викторин терпел, но что поделаешь с народом? На службах отца Николая в храме пусто.

– Добрые вы мои прихожане! – Отец Викторин поклонился женщинам. – Церковь – дом Божий, нехорошо, когда в нем мало прихожан.

Женщины согласно кивали головами, а Мартынова за всех сказала:

– С тобой, батюшка, покойней. С тобой, батюшка, легче день дожить и завтрашнему дню порадоваться.

Вступать в спор, упрашивать?..

Погрустнел отец Викторин, и тут явно городская приезжая, потому-то, знать, во всем деревенском, задала вопросец:

– Батюшка, война будет?

Ответил строго:

– На дворе мир. Радуйтесь миру.

– Забудь про войну, и война тебя забудет! – зыркнула глазищами на молодуху умница Хотеева.

– Батюшка, а ты в прошлое воскресенье пришлых крестил. Из Огори к тебе приезжали! – опять спроста брякнула Лукерья.

– По старой памяти.

– В Огори церковь-то не закрыли?

– Служат.

Женщины торкали Лукерью: экие разговоры завела! Отец Николай письма на батюшку пишет, и ладно бы архиерею – властям. Всё-де не так у Викторина, всё против правил, против законных указаний. Чем больше пишет, тем меньше паствы видит. А где зависть, там и худо.

– Батюшка! – сказала Мартынова. – Батюшка, про войну мы знаем. «Если завтра война, если завтра в поход… побьем врага в его берлоге». Ты нам скажи главное, ты скажи, как все будет-то? Мы перемрем, батюшки состарятся… После нас-то без Бога будут жить? По своему разумению?

Отец Викторин засмеялся глазами, лицом – худым, болезненным – порозовел.

– С Богом в душе и с Богом в жизни будут жить внуки и правнуки, ибо сказано: «Услыши, Боже, глас мой… от страха вражия изми душу мою. Покрый мя от сонма лукавнующих, от множества делающих неправду». В истории всякое было. Храмы с землей выравнивали, целые народы становились рабами… Но когда вспоминали Бога, Бог приходил и спасал.

– А нас подавно спасет! – обрадовалась Мартынова. – Россия от века православная.

Попрощался отец Викторин с женщинами, к себе пошел, а навстречу – отец Николай. Воззрился на лукошко с малиной. Так воззрился, что забыл на «здравствуй» свое «здравствуй» сказать.