Читать книгу - "Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский"

Августа слушала с живым интересом:

— У тебя будет прекрасная возможность узнать, угадал ты или не угадал.

— Да-да, очень, очень интересно будет узнать.

Лиля попросила Римму помочь организовать встречу.

— Виктора Косовского хочешь позвать? — игриво спросила Римма.

— Нет, между нами все кончено, эхо любви отзвучало. При нем я буду чувствовать себя напряженно. Я решила позвать Алешу Гинзбурга, своего брата. — И Лиля почему-то смутилась.

— Алешу? — Римма, знаток женских чувств, подмигнула ей: — Ой, Лилька, я тебя насквозь вижу. Кажется мне, неспроста ты хочешь позвать его в нашу компанию.

— Все это тебе только кажется. — Лиля покраснела.

— Ну, ну, посмотрим. Мне самой Алеша давно нравится, если он не твой выбор, то я и сама не против пошалить с ним.

— Ну, нет уж, Риммка, шали с другими, Алешу я тебе на растерзание не дам.

Но Римма была права — Лиля, действительно, специально позвала Алешу, чтобы показать его друзьям. И не только потому, что гордилась им как поэтом, сильней было другое: она уже давно старалась привлечь его ближе, хотя сама себе не признавалась, что ее все больше тянуло к нему.

Приглашению все обрадовались и обещали прийти. Из далекой Абхазии охотно отозвался приехать Тариэль Чогадзе. Пришли Аня Альтман, Фернанда, Боря Ламперт, Рупик Лузаник он впервые привел жену Соню, миловидную, молчаливую, она робко улыбалась.

Фернанда с дорога кинулась обнимать сильно постаревшего Павла:

— Дядя Паолин, дядя Паолин, как я рада снова видеть вас!

— Состарился я, Фернандочка.

— Ничуть вы не состарились, вы еще больше напоминаете мне моего папу.

— Ведь прошло уже тридцать пять лет, как мы встречали вас, детей испанских коммунистов, на вокзале.

— Да, вы тогда взяли меня на руки, и я сразу увидела, как вы похожи на моего папу, и обнимала вас и плакала. А теперь мне уже сорок, и вы меня не поднимите.

— Не подниму, Фернандочка, деточка, конечно, не подниму. — Он познакомил ее с Августой: — Моя жена Авочка, она вместе с нами встречала испанских детей, и даже была инициатором той встречи.

Фернанда уже знала о смерти Марии и его женитьбе, обняла Августу. Павел спросил:

— Как твои братья, твоя семья?

— О дядя Паолин, вы очень удивитесь, у меня большая радость, мои родители живы, мы теперь даже можем переписываться. Мой старший брат футболист все-таки добился своего и смог уехать в Испанию, там он разыскал их. Вы представляете, они пережили все ужасы фашистской диктатуры Франко, но очень тосковали о нас, детях. Ведь нас-то было у них четверо, и всех они отправили спасаться в Россию, и потом ничего о нас не знали из-за железного занавеса. Они были в тюрьме, потом получили обратно свой замок, ведь мой папа граф. Но самое главное, знаете, что произошло? У них родилось еще четверо детей. Теперь у меня семь братьев и сестер! — и Фернанда счастливо рассмеялась^[165].

— Фернанда, а ты собираешься в Испанию?

У нее загорелись глаза, она гордо выпрямилась:

— Я испанка. Как только добьюсь разрешения, сразу уеду. Я прожила здесь тридцать пять лет, но моя родина Испания. Я благодарна России, но все-таки дружбы между нашими народами нет.

— Ну, я так и думал, что ты захочешь уехать. Я рад за тебя. — Павел обнял Фернанду.

В этот момент вошел Тариэль, пополневший, поседевший, с депутатским значком на пиджаке:

— Гамарджоба, здравствуйте все! Вот принес грузинское вино, Лиля, ставь его на стол. Фернанда, дорогая, рад видеть тебя! А насчет дружбы между народами — это ведь наш старый разговор. Не так ли?

— Ты всегда говорил, что абхазцы и грузины дружны.

Он горько усмехнулся:

— Говорил, да, но теперь не скажу. С тех пор как началось движение диссидентов, все изменилось. Теперь у нас раздаются голоса, что Россия покорила Грузию, дружбы между нами все меньше: армяне не любят азербайджанцев, азербайджанцы не любят армян, абхазцы не любят грузин, грузины опасаются абхазцев. А в Абхазии появился молодой историк Владислав Ардзинба, абхазец, который настраивает абхазцев против грузин. Вот как оно получается. Я депутат и заместитель министра здравоохранения, но я ничего не могу поделать против него — он тоже депутат.

Вошла Римма Азарова, эффектно одетая, ярко накрашенная, с золотыми браслетами.

— Приветик! Как дела? Вот мы опять собрались, как шестнадцать лет назад. Помнишь, Тариэль, нам тогда Павел Борисович объяснял, что дружбы народов нет, а ты не верил. И наш Ли тоже говорил о дружбе между китайцами и русскими. А где теперь наш дорогой Ли? Нет ни дружбы, ни его самого.

Вместе с Аней Альтман пришел Боря Ламперт, все кинулись к ним:

— Борька-Америка, Аня-диссидентка!

Августа спросила Бориса:

— Как ваша мама?

— Ужасно тоскует по отцу, проклинает тот день, когда приехали в Россию, и мечтает уехать обратно в Америку.

Павел тоже спросил:

— А вы как, хотели бы уехать?

Борис грустно вздохнул:

— Да, я тоже уехал бы, только никак не могу получить свой американский паспорт.

Лиля расставляла приборы на стол и объяснила Ане Альтман:

— Это они продолжают разговор, который возник у нас тогда. Ты его не слышала, потому что не смогла прийти.

Аня вспомнила, почему не смогла. Лиля одна знала причину, и Аня тихо сказала ей:

— Не случись со мной тогда этого… несчастья, наверное, я не стала бы диссиденткой.

Когда вошел Алеша Гинзбург, Лиля заулыбалась, стала радостно знакомить его со всеми:

— Это мой родной троюродный братишка Алеша.

Римма украдкой поглядывала на нее с едва заметной улыбкой. Уселись за стол, Тариэль встал во главе, как постоянный тамада:

— Дорогие друзья, этот первый тост нам надо выпить за нашу встречу! Вот прошло шестнадцать лет, и мы опять собрались. Спасибо за это Лиле. Я не скажу теперь, что существует дружба между народами, но наша дружба осталась крепкой. Так выпьем этот первый бокал за нашу дружбу.

Весело пили, каждый рассказывал о себе. Римма сказала коротко:

— Работаю в поликлинике, несколько раз жена писателя, сокращенно «жопис».

— Риммка, сколько раз?

— Ну, этот рассказ занял бы много времени.

— Аня, а ты что делаешь? Ты у нас всегда была такая тихоня.

— Была. Теперь я ухо-горло-нос в Боткинской, — засмеялась она, — и не такая тихоня.