Читать книгу - "Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова"

Ее сын Федор, ошалевший от рухнувшего на него наследства, вскоре улетел с дочерью в Таиланд и погиб там, выпив в номере отеля, как рассказывали, запредельное количество виски. Видно, центр удовольствия отключили ему не до конца…

К тому времени на пепелище, оставшемся вместо дачи литературоведа Виталия Озерова, автора знаменитой монографии «Образ коммуниста в советской литературе», я достроил дом, вложив в него все деньги, которые у меня были, и продав, чтобы вернуть долги, квартиру на Хорошевском шоссе. Строили, между прочим, западные украинцы, во главе с бригадиром, имевшим смешную фамилию Сметанка. В то время они, если судить по некоторым обмолвкам, уже страдали первыми приступами «майданизма». Во всяком случае, мою жену Наталию, урожденную Посталюк и появившуюся на свет в Борисполе, за свою почти не считали. В июне 2001 года мы наконец переехали на ПМЖ из пыльной Москвы в Переделкино. Однако тут начались новые напасти. Я попытался, как и следовало из договора, передать сооружение на баланс Литфонда и получить аренду на 25 лет, но это оказалось невозможно: земля, на которой я построился, находилась под юрисдикцией Ленинского района Московской области, что бакинский лукавец Гюлумян тщательно от всех скрывал, уверяя, будто угодья принадлежат писателям. Вышло, что я теперь нарушитель закона: осуществил злостный «самострой» на государственных землях, и узаконить дом, а значит, подключить к нему коммуникации, можно лишь через суд. Этим я и занялся скрепя сердце, проклиная тот час, когда жена уговаривала меня поселиться в писательском городке. Трехлетний опыт хождения по кабинетам, инстанциям и судам потом пригодился мне при сочинении романов «Грибной царь» и «Гипсовый трубач». А многие читатели удивляются, откуда мне знакомы тонкости судопроизводства. Вероятно, человек, попавший под электричку и выживший, потом очень интересно и достоверно может описать эту жуткую пограничную ситуацию… Но лучше под электричку все-таки не попадать.

Когда суд успешно принял решение в мою пользу, и я смог получить документы как на дом, так и на землю, — подоспела новая беда: товарищи уговорили меня стать председателем Литфонда вместо запросившегося в отставку Огнева: сердце фронтовика устало от ответственности. Я согласился при условии «югославского варианта»: из пяти сопредседателей Литфонда каждый будет рулить год, а потом передавать кресло по ротации, во избежание новой узурпации и перерождения общественного в личное. С трудом выдержав оговоренные двенадцать месяцев и уволив мутного хозяйственника Ивана Переверзина, бежавшего в свое время из Якутии, подальше от неприятностей, в Москву, я с облегчением передал бразды следующей жертве ротации — Феликсу Кузнецову, шолоховеду, которого знал еще руководителем Московской писательской организации.

Но насладиться намоленным покоем в переделкинских кущах мне так и не удалось. Все повторилось с дурной однообразностью, словно дежавю в фильме Хичкока. Феликс Кузнецов зачем-то вернул выгнанного мной Переверзина и снова сделал его директором. Это была роковая ошибка. С беженцами вообще надо быть поосторожнее! Помимо непонимания того, чем казенные деньги отличаются от личных сбережений, Переверзин еще сочинял стихи — простодушно-беспомощные. Однако по мере овладения ситуацией его самооценка росла, как бобовое зернышко в сказке, и скоро поднялась выше неба. В последний раз я с ним общался, когда он перерос Рубцова, да и на Тютчева уже смотрел сверху вниз. Первый признак клинической графомании — неспособность объективно оценить то, что сам написал. Вскоре, войдя в силу и сговор с нищими литераторами, которым были обещаны казенные дачи, Переверзин с помощью все тех же «масок-шоу» сверг Кузнецова, изгнав его из кабинета на улице Усиевича, и началась Вторая война за Литературное наследие, более долгая, изощренная и жестокая, нежели первая… Налет на мой дом, избиение Натальи — всего лишь одна из спецопераций этой войны. «Женщины-льва», наподобие покойной Казаковой, у Переверзина под рукой не оказалось, и он завел себе «мужчину-льва» — Станислава Куняева, ставшего формальным председателем Литфонда. Описывать перипетии этой свары не имеет смысла, так как она идет до сих пор с переменным успехом…

…Впрочем, зачем Бога гневить? Мы живем в Переделкине уже больше пятнадцати лет, здесь написаны и «Подземный художник», и «Грибной царь», и «Гипсовый трубач», и «Любовь в эпоху перемен», многие пьесы… Я даже снова стал здесь писать стихи, такие например: