Читать книгу - "Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану - Федор Литке"

Вновь поставленная юрта, с чистым в ней воздухом, не загроможденная еще бездной грязных и смрадных вещей, чистые лахтаки, покрывавшие каменный паркет, составляли самую приятную противоположность с юртами, уже некоторое время занятыми, и мы вздумали обратить ее в храм Терпсихоры. Три грации, дочери дома, в самом деле довольно пригожие, поощренные ножницами и иголками, представили нам во всем совершенстве и со всеми утонченностями чукотскую пляску, изо всех мне известных самую бессмысленную и неприятную. Скачка на лахтаках гораздо забавнее и приятнее, требуя ловкости и проворства, которыми, однако, веселые приятельницы наши не могли похвалиться, потому что валились вниз головой каждую минуту. Когда мы досыта над ними посмеялись, хотели они в отмщение заставить одного из нас занять их место, и тот едва мог откупиться несколькими иголками, но, чтобы не совсем уронить славу русских в глазах чукчей, которые ловкость ценят высоко, решился, вспомнив старину, показать им некоторые штуки, прыгая через веревочку, и заставил их согласиться, что и «мельгатанген» мастера прыгать, не хуже чукчей. Мы расстались уже в сумерки и очень дружески.

В тот же вечер возвратился поручик Семенов. На расстоянии почти 35 миль, пройденных им к N, нашел он везде ровный и отмелый берег, и только в одном месте бухту, открытую от NW. До вершины залива оставалось еще около 20 миль, и противоположный западный берег находился почти в таком же расстоянии. Это показало, что залив еще обширнее, нежели мы предполагали.

Часу в 10-м поутру (25 августа) показался на горизонте к западу целый флот байдар, которых мы насчитали до 25. Полагая осторожность не излишней, велел я на шлюпе удвоить караулы и зарядить пушки, но совсем без нужды. Чукчи нас пристыдили: большая их часть приставала к судну без всякого подозрения. Наконец, все собрались к берегу против нашей палатки и более часа с нами беседовали дружески и пристойно, потом поехали далее и расположились станом на кошке. Весь этот флот шел из Анадыря и был в пути двое суток. На мысе Меечкен бывает обыкновенно первая их дневка, отсюда продолжают путь вместе, но число их с каждым днем уменьшается: где останется байдара, где две, каждая в своем селенье, и так почти до самого Чукотского Носа.

Молодой Хатыргин несколько дней уже твердил, что ждет дядю с Анадыря; байдары пришли, и дядя его уже несколько часов лежал в нашем соседстве, прежде нежели мы узнали о его прибытии. Сколько Хатыргин прежде показывал заботливости, столько теперь, по-видимому, был холоден и, не обращая внимания на старого дядю, по-прежнему дурачился и бегал взапуски с нашими матросами и учился у них по-русски. Да и сам старик, существо апатичное, лежал, растянувшись на траве, не показывая никаких знаков удовольствия о благополучно совершенном годовом пути, ни любопытства видеть людей и предметы, совершенно для него новые.

Вечером возвратился наш баркас, о котором мы начинали уже беспокоиться. Этот отряд описал западный берег залива на такое же расстояние, как и первый, и, подобно ему, считал себя не достигшим вершины залива около 20 миль. На всем осмотренном пространстве был ровный невысокий берег: далее же простирались горы.

Соединив описи обоих отрядов, мы нашли, что неописанных оставалось еще около 70 миль, и самых важных, ибо, судя по виду гор, следовало предполагать тут немалые углубления, почему решился я перейти на другой день дальше в залив, чтобы удобнее и скорее кончить его опись. Около полудня снялись мы с якоря и уже в сумерки подошли к бухте, найденной Семеновым, где я намеревался остановиться. Огибая низменный мыс, ее образующий, едва не наткнулись мы на такую же банку, как у мыса Меечкена. Поравнявшись против устья губы, стали на якорь на глубине 11 сажен; грунт – ил. С рассветом снялись опять и, войдя дальше в губу, остановились на 7 саженях.

В то же время съехал я на берег, чтобы сделать наблюдения и осмотреть подробнее место. Мы лежали довольно открыто; но, будучи не уверен, чтобы дальше нашлась лучшая гавань, решил я остановиться тут, покуда гребные суда кончают опись залива; временем же их отсутствия воспользоваться для производства маятниковых наблюдений, к чему ровное, сухое место, бухту окружающее, было очень удобно.

На следующий день (28 числа) предположено было отправить описные отряды, но, подобно тому как и первый раз, северный ветер окреп до такой степени, что даже прекратилось сообщение со шлюпом. Об отправлении судов нельзя было и думать. Мы устроили себе палатку из лахтаков на манер юрт, закрыли ее парусом, осыпали землей по низу, но никак не могли сделать, чтобы сильный ветер не продувал ее насквозь, и так как термометр опускался иногда до 1 и 2° ниже нуля, то житье наше было довольно неудобно, невзирая на беспрестанно горевший камин. Люди наши догадались сделать себе землянку, в которой гораздо лучше было, чем у нас.

В соседстве нашем на северной стороне бухты находилось селение, а в небольшом от него расстоянии табун чукотский, из которого имели мы сегодня посетителей. Такое соседство обещало некоторое развлечение в однообразной нашей жизни.

Ветер не утихал весь этот и следующий день, а к вечеру сделалась совершенная буря; на шлюпе спустили стеньги и реи. Всю ночь не смыкал я глаз, не столько от ужасного шума лахтачных стен и беспрестанного ожидания, что они подымутся на воздух, сколько от беспокойства за участь шлюпа. На рассвете первым моим делом было выбежать с трубой к берегу. Шлюп стоял очень хорошо, волнение было не слишком большое.

30 августа было гораздо тише, так что можно было спустить суда и готовить описные отряды. Около 8 часов следующего утра мичман Ратманов отправился через залив на западную его сторону, а часа два спустя поднялся опять жестокий северный ветер. Я крайне о них беспокоился, но пособить было нечем.

Беспрестанные крепкие ветры надоели уже и чукчам. Между находившимися у нас в гостях, когда поднялась новая буря, случился, по счастью, шаман, который тотчас начал ее заговаривать. Обратясь к ветру лицом, ходил он взад и вперед, согнувшись и держась обеими руками за живот, кряхтел и кричал совершенно как человек, имеющий жестокую резь в животе, так что я, не догадавшись сначала, и точно подумал, что у него сделались колики. Выдержав этот фарс с полчаса, стал он кряхтеть легче и легче, умолк и объявил, что ветер стихнет; мы ему поверили и не ошиблись, а шаман за добрую весть получил нож.

2 числа провела у нас день большая компания оседлых и оленных чукчей. Между последними был один крещеный, которого уже издали можно было распознать по какому-то балахону из толстого синего сукна и синему шерстяному колпаку. За поясом был у него колокольчик с русской надписью. Любопытствуя знать, какие понятия имеют о христианстве эти неофиты, склонил я к этому речь в нашей беседе. Чукча рассказал, что он крещен на Колыме; что воспреемником его был «комичар» (комиссар); что его учили молиться, в доказательство чего стал креститься и т. п. Я задал ему с самым добрым намерением еще несколько вопросов, как вдруг мой чукча, изменившись в лице, вскочил, бросился опрометью к байдаре своей, вынес красную лисицу, стал передо мной класть земные поклоны, потом обнял меня несколько раз очень не нежно и, швырнув мне лисицу в лицо, сел на свое место, как будто дело сделав. Нетрудно было теперь догадаться о причине смущения бедного чукчи… Смеясь, сказал я ему, что я не поп, что до веры его мне никакого дела нет, что я расспрашивал его из одного любопытства и прошу его взять лисицу обратно. Он успокоился; подарка своего не хотел взять обратно, но с радостью принял котел, топор и другие вещи, стоившие вдвое или втрое против лисицы.