Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Миссионеры католической церкви, судя по всему, поддались всеобщему разложению. Мейнерцхаген сомневался, что некоторые из белых отцов были белыми, но они явно были отцами.

Мать Элспет Хаксли выучила суахили по учебнику, выпущенному Обществом по распространению Евангелия. В нем содержались такие фразы: «Ленивые рабы чешутся»; «шесть пьяных европейцев убили повара»^[2104].

Некоторые винили экваториальное солнце, которое действовало на нервы поселенцев, вызывая расстройства в головах. Ллевелин Повис говорил, что все сердца превратились в камень из-за горящей «головы африканской Горгоны»^[2105].

Другие считали, что высота способствует прелюбодеянию. Еще некоторые верили, что скандалы у белых способствуют недовольству и неприязни черных.

Но европейцы должны были вызвать антагонизм у африканцев использованием кулака, сапога и кнута. В период между войнами нападения и даже убийства были совсем не редкостью^[2106]. Поселенцы часто считали: «Если белый убьет черного, значит, достигнута достойная похвалы цель»^[2107].

Их поведение в Законодательном совете тоже было агрессивным. Здесь европейцев часто подстрекал на дальнейшие крайности лорд Деламер. Они яростно осуждали врагов белого сообщества. Марджори Перхам, которая стала свидетельницей одного всплеска эмоций, решила, что Кения — патологический случай.

Это происходило отчасти потому, что европейское население было таким малочисленным— 21 000 человек к 1939 г., или 1 к 175 африканцам. В Южной Родезии было 63 000 белых жителей (в пропорции один к двадцати пяти). Кенийские европейцы постоянно жили в неуверенности, они оборонялись. Их мир представлял собой мыльный пузырь, а разреженный воздух, которым они дышали внутри, окрасился паранойей. Например, в 1920-е гг. местная пресса провела истерическую кампанию о сексуальной «черной угрозе» белым женщинам. Однако журналисты едва ли могли привести в качестве примера хотя бы один случай изнасилования, хотя белые дамы часто были склонны рассматривать своих чернокожих слуг, как «кусок дерева, и звать их в свою неубранную спальню, когда сама дама оставалась практически нагой»^[2108].

В следующее десятилетие белое сообщество получило невроз еще и от еврейской угрозы — наблюдался приток беженцев от преследований в Европе. Ранее отправлять их туда предложил, по иронии судьбы, Джозеф Чемберлен. Лорд Эрролл так не любил «грязного иностранца», что выступал за британский фашизм для Кении, находя для него благоприятный климат. Сэр Эдвард Григ настолько восхищался Муссолини, что публично появлялся в черной форме, сделанной по собственному образцу.

Фашизм Эрролла включал «сверхпреданность короне и изолированной империи»^[2109]. В конце концов, Комитет по переселению согласился пустить нескольких «евреев нордического типа»^[2110]. Но белые кенийцы смеялись над лордом Пасфилдом, министром по делам колоний, который поддерживал Центральную ассоциацию кикуйю (переименованное движение Туку), называя его лордом Пассовером (немного изменив фамилию и намекая на еврейскую пасху).

Новый лидер Ассоциации, Джомо Кениата, который учился в Советском Союзе, сравнивал отношение к африканцам со стороны британских колониальных фашистов с отношением нацистов к евреям.

Это было обвинение умам, собранным в Министерстве по делам колоний, где старая уверенность в британской мощи и богатстве все больше снижалась в 1930-е гг. На протяжении лет некоторые самые проницательные британские чиновники предупреждали о подъеме национализма в Африке. Иногда они искали аналоги в истории Римской империи, которая тоже ставила целью контролировать и цивилизовать множество конкурирующих племен. Например, Чарльз Хоббли писал: римляне сильно повлияли на своих британских подданных за четыреста лет. Хотя Британия оккупировала Кению только десятую часть этого времени, африканец явно «способен сыграть большую роль в своем собственном правлении»^[2111].

Норман Лейс, упоминая восстание членов секты, ожидающей наступления тысячелетнего царства Христа (1915 г., Ньясаленд), которое было вызвано несправедливостью и яростно подавлено, говорил: Великобритания в Африке сталкивается с христианством и исламом, двумя воинствующими вероисповеданиями, которые одержали победу над Римской империей. Какое-то время Рим поддерживал преданность своих подданных, разделяя с ними «такие политические права, которые представлялись важными для эпохи»^[2112]. Британии следовало применять принципы опеки и демократии, уничтожать расовую дискриминацию и дать африканцам право представительства. Оставались вопросы о том, как скоро это можно сделать, когда появится многоцветное партнерство или черное главенство. Но в период между войнами стало ясно (по крайней мере, в Министерстве по делам колоний), что белые Кении не смогут вечно удерживать свою монополию. А если африканцы получают образование, оно позволит им разумно использовать право голоса.

К 1944 г. редактором «Кения уинли ньюс» стал первый известный поселенец, который публично признал: «Правление должно осуществляться всеми расами, сотрудничающими друг с другом»^[2113]. В тот же год первый африканец, Элиуд Мату, стал членом Законодательного совета колонии. Он был сыном «колдуна» кикуйю и окончил университет — Бейлиол-колледж в Оксфорде.

* * *

Если англичане с «голубой кровью» вели за собой белых в Кении, то Судан славился тем, что был «землей "черных", которыми правят "синие"»^[2114]. [Под «синими» в данном случае имеются в виду выпускники английских университетов. — Прим. перев.]

Не менее четверти из четырехсот чиновников, которые составляли Суданскую политическую службу на протяжении пятидесяти лет, завоевывали награды на спортивных соревнованиях в Оксфорде и Кембридже. Более того, десятая часть получила красные дипломы, и мозги англо-египетского кондоминиума ценились столь же высоко, как мускулы. Однако спорт стал жизненно важным элементом при формирование кастового духа Суданской политической службы. Считалось, что тяжелые тренировки в дикую жару дают здоровый дух в здоровом теле, способствуют развитию индивидуализма и командного духа, а также тренируют характер для трудностей жизни вне избитого пути. Научившись играть во что-либо в средней школе и университете, чиновники продолжали играть и в дикой местности. Как сказал один из них, мастерство в гольфе, сквоше, теннисе, регби, гребле или крикете «давало нам уверенность в себе, чтобы справиться с одиночеством и пониманием того, что мы одни отвечаем за большие области и их население»^[2115].