Читать книгу - "Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле - Вадим Волобуев"

Даже и для коммунизма в книге Мессори нашлись добрые слова, впрочем, уже сказанные понтификом во время визита в Прибалтику: «У того, что мы называем коммунизмом, есть своя история. Это — протест против человеческой несправедливости, о чем я напомнил в энциклике „Laborem exercens“, протест огромного мира людей труда. Протест, который стал идеологией. Но стал он и частью церковного учения. Достаточно вспомнить „Rerum novarum“ в конце минувшего столетия. Добавим, учение это не ограничилось протестом, оно провидело далекое будущее. Ведь именно Лев XIII в определенном смысле предсказал падение коммунизма, которое дорого обойдется человечеству и Европе, поскольку лекарство — как писал он в своей энциклике 1891 года — может оказаться опаснее самой болезни!» ^[1197]

Поразил Войтыла откровенностью и при ответе на вопрос о других религиях. Интервью Мессори еще раз показало, что в наместнике святого Петра сидела гремучая смесь идей. В очередной раз воспев католический экуменизм и Второй Ватиканский собор, он с уважением высказался о конфуцианстве, даосизме и даже австралийском язычестве: «История австралийских туземцев, безусловно, исчисляется десятками тысяч лет, а их этническая и религиозная традиция древней Авраама и Моисея»^[1198]. То есть для наместника святого Петра не существовало глубокой разницы между многобожием и единобожием — и там и там действует Святой Дух, опираясь на то, что в них есть истинного.

Мало того, наиболее близкой католичеству верой римский папа вообще назвал первобытный культ предков. Именно с его приверженцами, говорил Войтыла, «легче всего находит общий язык Церковь в своей миссионерской деятельности. Разве этот культ предков не приготовляет к христианской вере и общению святых, благодаря которому все верующие — живые или мертвые — составляют единую общность, единое тело? А вера в общение святых — это, собственно, вера во Христа, Единственный Источник жизни и святости. Не стоит удивляться, что африканцы и азиатские анимисты легче становятся приверженцами Христа, чем представители великих религий Дальнего Востока»^[1199]. Тут стоит заметить, что подход Войтылы совершенно неисторичен, так как религии с разработанной догматикой вообще почти всегда берут верх над первобытными культами, если те никак не привязаны к этике. Буддизм и ислам показывают это вполне убедительно. Однако какова широта взглядов! Понятно, отчего он с такой легкостью согласился на встречу с вудуистами.

Войтыла зашел так далеко, что признал возможность нравственной жизни даже за атеистами! «Церковь, собственно, никогда не отрицала, что и неверующий человек может поступать достойно и благородно. Впрочем, каждый сам может в этом убедиться <…> если жизнь действительно честная, то потому, что Евангелие, не известное этому человеку или отвергнутое им сознательно, уже действует в человеке. Поскольку он честно ищет истину и готов ее принять, как только познает. Эта готовность, в сущности — знак благодати, действующей в душе»^[1200].

С другой стороны, римский папа отметил, что истиной в полной мере обладает только Святой престол (даже не все христианство), а если говорить о других авраамических вероисповеданиях (иудаизме и исламе), то они, хоть растут из одного корня, остановились в своем развитии там, где нужно было признать вочеловечивание Сына Божьего. «Разве не стал Христос „для Иудеев соблазном, а для Еллинов безумием“ (1 Кор. 1: 23)? Именно потому, что Он называл Бога Своим Отцом, потому, что так полно явил Собою этого Бога, и возникало ощущение: «Это уж слишком!..» Люди не могли вынести такой близости и начали протестовать. У этого могучего протеста есть названия: сначала — иудаизм, позже — ислам. И те и другие не могут принять такого человечного Бога. Они возмущаются: «Это не подобает Богу! Он должен остаться совершенно трансцендентным, быть чистым Величием — разумеется, исполненным милосердия, но не настолько, чтобы Самому платить за вину Своего творения, за его грех»^[1201].

Буддизм же, по словам главы Апостольской столицы, и вовсе противоположен христианству, хотя это тоже — религия спасения. «Просветление, которое испытал Будда, приводит к убеждению, что мир — это зло, источник зла и страдания. Чтобы освободить человека от этого зла, нужно освободить его от мира, разорвать те связи, которые связывают нас с внешней реальностью, хотя они существуют в самой человеческой конституции, в нашей психике и соматике… Но приближаемся ли мы к Богу? В „просветлении“, о котором поведал нам Будда, об этом речи нет. Буддизм, в значительной мере, — система атеистическая. Мы не освобождаемся от зла через благо, которое исходит от Бога; мы освобождаемся только от мира, который есть зло. Полнота этого разрыва — не соединение с Богом, а так называемая нирвана, или состояние полного безразличия к миру. Спастись — значит прежде всего освободиться от зла, стать равнодушным к миру, источнику зла. На этом и кончается весь духовный процесс. Порой здесь пытаются обратиться к христианским мистикам, будь то мистики Северной Европы (Экхарт, Таулер, Сузо, Руйсбрук) или же более поздние испанские мистики (св. Тереза Авильская и св. Иоанн Креста). Да, св. Иоанн Креста в „Восхождении на Гору Кармель“ и в „Темной ночи“ говорит о том, что необходимо очиститься, оторваться от чувственного мира, но это все-таки не самоцель. „Чтобы дойти до того, в чем не находишь удовольствия, ты должен пройти через то, в чем не находишь удовольствия. Чтобы дойти до того, чего не знаешь, ты должен идти через то, чего не знаешь. Чтобы дойти до того, чем не обладаешь, ты должен идти через то, чем не обладаешь“ („Восхождение на Гору Кармель“, I, 13, 11). Эти классические тексты Иоанна Креста порой понимают на азиатском Востоке как подтверждение тамошних аскетических методов. Однако Учитель Церкви не предлагает только оторваться от мира. Он предлагает оторваться от мира, чтобы соединиться с надмирным, а надмирное — не „нирвана“, но Личность, Бог. Мы соединяемся с Ним не только на пути очищения, но и через любовь. Кармелитская мистика начинается там, где кончаются размышления Будды и его поучения о духовной жизни»^[1202].

Отдельно понтифик заклеймил New Age. «Нельзя обольщаться тем, что движение это хочет обновить религию. Это лишь новый способ исповедания гностицизма, то есть такого образа духа, который во имя глубокого познания Бога отвергает Его Слово, заменяя его тем, что измыслил сам человек. Гностицизм никогда не уходил с поля христианства, всегда как бы сосуществовал с ним и под видом определенных философских течений, и, чаще всего, — под видом тайной псевдорелигиозной практики, очень глубоко порывающей с тем, что сущностно важно для христиан, но не выражающей этого открыто»^[1203].