Читать книгу - "Гюстав Флобер - Анри Труайя"

Разумеется, Луиза, которой предложили разорвать столь мучительные узы, отказывается. Впрочем, он и сам по-настоящему не думает о разрыве. Для каждого из них эти эпистолярные разрывы и примирения – своего рода игра. Они бередят свои раны на расстоянии, разыгрывают друг перед другом спектакль великой любви, которая достойна остаться в анналах века. Однако чем больше разгорается Луиза, тем более отдаляется он. Если поначалу он был горд тем, что внушил подобную страсть, то сегодня заявляет, что измучился жить в состоянии постоянного напряжения. Эта женщина любит его чрезмерно. И она излишне увлечена драмами. Их встречи в Париже или в Манте становятся все более редкими и все более короткими. Занимаются любовью и в то же время оскорбляют друг друга. После чего целую неделю пишут письма, чтобы попытаться объясниться, оправдаться. Флобер понимает, что рискует потерять самого себя среди этих упреков, этих уколов, этих желчных намеков. «Зачем ты захотела вторгнуться в жизнь, которая мне самому не принадлежала, и изменить сложившийся ход вещей только по прихоти своей любви? – пишет он ей. – Я страдал, видя твои бесполезные усилия, твое желание поколебать ту скалу, которая окровавливает руки, когда они к ней прикасаются».^[128] И неожиданно взрывается от возмущения: «Я не в состоянии продолжать долее переписку, которая становится эпилептической. Измените тон, ради всего святого! Что я вам (теперь это уже „вы“) сделал, из-за чего вы бесстыдно разыграли передо мной спектакль безумного отчаяния, от которого я не знаю лекарств? Если бы я предал вас, говорил всюду, если бы продал ваши письма, и т. д. – вы не написали бы мне более жестоких и более резких слов… Вы прекрасно знаете, что я не могу приехать в Париж. Судя по всему, вы напрашиваетесь на грубость. Только я слишком хорошо воспитан для того, чтобы опуститься до этого, однако, мне кажется, я достаточно ясно выразился для того, чтобы вы все поняли. У меня совершенно иное представление о любви. Я считаю, что она ни от чего не должна зависеть и даже от человека, который вдохновил ее. Разлука, обида, бесчестье – все это не имеет к ней никакого отношения. Когда любят друг друга, можно жить, не видясь десять лет, и не страдать от этого». В этом месте на полях письма Луиза гневно пометит: «Что думать об этом предложении?» Он вынесет вердикт: «Я устал от великих страстей, от экзальтированных чувств, от сумасшедшей любви и безнадежного отчаяния. Я люблю умеренность прежде всего, может быть, как раз потому, что сам ею не отличаюсь».^[129]

В самом деле, ему, интроверту по характеру, нужна была бы любовница-мать, снисходительная, неприметная, ласковая, а он выбрал тигрицу. Теперь он не может ни обойтись, ни избавиться от нее. Чтобы подготовить достойный конец этой связи, он пишет ей реже. Однако она продолжает преследовать его.

Тогда он теряет самообладание: «Ты просишь, чтобы я прислал тебе хотя бы последнее прощальное слово. Что ж, от всего сердца посылаю тебе самое искреннее и самое нежное благословение, какое только можно ниспослать человеку. Я знаю, что ты все делала ради меня и будешь еще делать, что твоя любовь достойна ангела; я в отчаянии оттого, что не смог на нее ответить. Только я ли в этом виноват? разве я виноват?.. Я больше всего на свете люблю мир и покой, а в тебе находил всегда лишь волнение, бури, слезы или злобу». Он упрекает ее за то, что как-то долго сердилась на него из-за пустяка; то оскорбляла однажды прилюдно на вокзале, то «дулась» на него во время обеда с Максимом Дюканом. «Все беды произошли из-за простой ошибки. Ты ошиблась, приняв меня, в таком случае нужно было измениться. Но можно ли измениться? Твои представления о морали, родине, преданности, твои литературные вкусы – все это было несовместимо с моими представлениями, моими вкусами… Ты сама захотела высечь из камня кровь. Ты выщербила камень и окровавила себе пальцы. Ты хотела научить паралитика ходить, он же во весь свой рост упал на тебя, от этого его еще сильнее парализовало… Прощай, представь, что я отправился в дальнее путешествие. Прощай еще раз, желаю тебе встретить более достойного; чтобы найти его, я поехал бы за ним для тебя на край света».^[130]

К тревогам, которые приносит ему вспыльчивая Луиза, прибавляются семейные: Эмиль Амар, отец Каролины, сходит с ума. «Амар поехал в Англию, где, думаю, должен остаться на год, – пишет Флобер Эрнесту Шевалье. – Голова этого бедняги, в парусах которой оказалось больше ветра, чем он мог вынести, совершенно расстроена».^[131] В самом деле, есть ли на этом свете здоровые люди? Флобер не уверен, что в его голове царит равновесие. Что касается Луизы, то она не знает иного состояния, нежели тщетное беспокойство, болезненная подозрительность, грубая бранчливость, глупая ревность и романтические фантазии.

В апреле 1847 года Флоберу представляется случай вырваться из когтей этой вздорной особы. Максим Дюкан предлагает ему совершить пешком путешествие по Бретани «в тяжелых башмаках, с рюкзаком за спиной». Мадам Флобер беспокоится, узнав о предстоящей длительной поездке. Однако здоровье Флобера в полном порядке. Врачи, у которых он консультировался, считают даже, что спорт и смена обстановки пойдут ему на пользу. Мать свыклась с этой мыслью и помогает ему, вздыхая, собраться в дорогу. Она доверяет Максиму Дюкану. Он присмотрит за сыном. Прежде чем отправиться в эту юношескую эскападу, Флобер пишет Луизе: «Время будет идти, ты привыкнешь к мысли о том, что меня больше нет. Острые воспоминания обо мне сотрутся, изгладятся в памяти, и в твоем сердце останутся, может быть, лишь неясные, нежные воспоминания, похожие на воспоминания о былой мечте, которую продолжают лелеять, несмотря на то, что она нереальна. И когда ты забудешь меня, я вернусь, я стану лучше, может быть, а ты – мудрее… Прощай, прощай. Если богу будет угодно, он подарит тебе счастье, которого ты не нашла во мне. Что можно выпить из пустого стакана?»^[132]

Самый удобный маршрут в Бретань через Париж. В этом случае Флобер мог бы в последний раз встретиться с Луизой. Он не желает встречи и отправляет ей «последнее» письмо: «Ты хочешь знать, люблю ли я тебя… Скажу без обиняков, желая искренне покончить с этим… Это слишком важный для меня вопрос, для того чтобы ответить на него однозначно: да или нет. Для меня любовь не может и не должна быть на первом плане в жизни. Она должна лежать в тайнике. Кроме нее, в душе есть нечто другое, что, кажется мне, лежит ближе к свету, ближе к солнцу. Если для тебя любовь – главное блюдо в жизни, скажу – нет. Если специя – да… Если это письмо ранит тебя, если в нем удар, которого ты ждала, то, кажется, он не слишком груб… Вини, впрочем, только себя самое. Ты на коленях просила, чтобы я тебя оскорбил. Ну нет, оставляю тебе добрые воспоминания».^[133]