Читать книгу - "Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс"

«Присоединение государств Балтии к России против воли народа будет противоречить всем принципам, за которые мы сражаемся в этой войне, и пойдет вразрез с нашими устремлениями. Это же относится к Бессарабии и Северной Буковине и, в меньшей степени, к Финляндии, которая, я полагаю, не намерена безоговорочно присоединиться к России.

…В любом случае, до проведения мирной конференции и речи не может идти о признании границ. Я знаю, что президент Рузвельт придерживается моей точки зрения и несколько раз выражал согласие с нашей жесткой позицией, выработанной еще в Москве».

Зато не успокаивался Хэлл. Он знал, как сильно может отозваться любое намерение советского правительства на желании русских бороться до конца. В любом случае, он понимал, что по-прежнему необходимо оказывать давление на Черчилля и военный кабинет, невзирая на усилия, идущие из Москвы. Поэтому 4 февраля Хэлл направил президенту еще одно послание, где вновь привел четыре причины, почему он считает все соглашения военного времени, касающиеся территориальных притязаний, трудновыполнимыми. В отличие от Атлантической хартии, новый курс, взятый Соединенными Штатами, признавал силовую аннексию территорий.

Кроме того, Хэлл разъяснил, что занял твердую позицию в части советских территориальных притязаний. Одним словом, наше желание отложить решение вопроса являлось дипломатическим ходом. Хэлл надеялся, что сможет уговорить Сталина умерить территориальные притязания, убедить его, что решение вопроса лучше отложить на послевоенный мирный период, сделав это с помощью взаимных обязательств в части подавления будущих попыток агрессии.

2 марта, под влиянием Хэлла, президент напрямую обратился к Сталину с просьбой не включать территориальные вопросы в предстоящее соглашение.

Как президент Вильсон во время Первой мировой войны старался уклониться от проблем, связанных с решением территориальных вопросов в соответствии с секретными соглашениями, так и Рузвельт, опасаясь развала коалиции, пытался уйти от этих вопросов. Как недвусмысленно выразился полковник Хауз в апреле 1917 года относительно визита в Вашингтон Артура Бальфора, британского министра иностранных дел: «Я надеюсь, вы согласитесь со мной, – писал он президенту Вильсону, – что сейчас лучше всего избегать обсуждения послевоенного переустройства… Если союзники примутся обсуждать условия, они вскоре возненавидят друг друга сильнее, чем Германию, и сложится ситуация, схожая с ситуацией на Балканах после турецкой войны…»

Поляки придерживались такого же мнения. Так, 9 марта Сикорский предупредил Идена о том, что признание советских притязаний разрушит основы будущей победы, поколебав доверие и надежду «тех стран, которые самоотверженно боролись с Третьим рейхом и его сателлитами», и плохо отзовется на положении нейтралов, включая Турцию.

Сталин ответил только, что ознакомился с точкой зрения Рузвельта, и ничего более. Майский, советский посол в Лондоне, позже объяснил в министерстве иностранных дел, что советское правительство отправило столь сжатый ответ, поскольку его не интересовало мнение американской стороны. Советское правительство настаивало на том, чтобы Британия пренебрегла так называемым «американским вмешательством». Но Британия не могла так поступить. Как понял Хэлл, Британия начала сомневаться, так ли уж разумно упорно отклонять советские требования. Они начали волноваться о том, что может произойти, если они продолжат упорствовать, и размышлять над тем, что можно выиграть, если пойти на уступки. Изменение точки зрения Британии отразилось в послании Черчилля Рузвельту от 7 марта: «Усиливающаяся опасность войны заставляет меня почувствовать, что принципы, заложенные в Атлантическую хартию, не следует рассматривать буквально, как отказ России от тех территорий, которые она оккупировала в преддверии нападения на нее Германии. Ведь это послужило основанием для вступления России в альянс. …Поэтому я надеюсь, что вы как можно скорее подпишете соглашение, на котором так настаивает Сталин, и развяжете нам руки. Все предвещает серьезное наступление Германии на Россию весной этого года, и это самое меньшее, чем мы можем помочь стране, воюющей с немцами».

А вот мнение премьер-министра относительно Балтийских государств не изменилось. Черчилль пришел к выводу, что ради этого нет смысла подвергать риску Британию, и вот что он пишет, размышляя над этим вопросом: «В смертельной схватке не стоит принимать на себя большую тяжесть, чем та, которая обусловлена необходимостью борьбы».

Опасения Черчилля были, может, и не обоснованы, но вполне понятны. Черчилль прекрасно помнил, что Британия и Франция весьма неохотно предоставили России контроль над Балтийскими государствами, что являлось одним из условий соглашения 1942 года с Советским Союзом, открывшим путь для заключения Пакта Риббентропа-Молотова. Через два дня, 9 марта, премьер-министр сообщил Сталину о том, что ему удалось убедить Рузвельта включить в соглашение обязательство по рассмотрению советских границ после окончания войны. Сталин поблагодарил за это сообщение. Черчилль поддержал интерес Сталина, сообщив ему о скором прибытии лорда Бивербрука в Вашингтон с целью сглаживания углов для получения согласия президента.

Сопротивляться просьбе Черчилля насчет уступок, связанных с интересами войны, было довольно трудно, но Рузвельт пока еще не был расположен авансировать Советский Союз. Хэлл тоже был категорически против этого. Судя по некоторым источникам, Комитет начальников штабов тоже являлся противником этой идеи.

Отдельные группировки в Соединенных Штатах были уверены, что из этого не выйдет ничего хорошего. Поэтому президент лихорадочно искал компромиссное решение, которое заключалось бы в том, что финны, литовцы, латыши и эстонцы, не желавшие входить в состав Советского Союза, имели бы право покинуть советские территории. Хэлл отсутствовал по болезни, и на совещание в Галифакс прибыл Уоллес, исполняющий обязанности государственного секретаря. Уоллес решил опробовать предложение президента на русских, но они не захотели включать его в проект соглашения.

Когда 8 апреля Гопкинс и Маршалл прибыли в Лондон для участия в обсуждении проекта вторжения через Ла-Манш, атмосфера внутри коалиции была накалена. В соответствии с инструкцией, Гопкинс первым делом ясно дал понять, что американское правительство пока еще противится официальному признанию территориальных притязаний России. 9 апреля, после переговоров Черчилля с Иденом, Гопкинс сделал следующую запись: «Я разъяснил Идену позицию президента в отношении подписания соглашения с Россией, поскольку было совершенно ясно, что президент не одобряет подобных действий. Я объяснил, что президент, безусловно, не мог препятствовать подписанию договора, и, проанализировав сложившуюся ситуацию, согласился с доводами британской стороны. Я настойчиво убеждал Идена в том, что, по мнению президента, нашей основной задачей здесь (имеется в виду второй фронт) является уменьшение давления, оказываемого на Англию со стороны России».