Читать книгу - "Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре"

Мальчики были потрясены. “Сосо Джугашвили, я и четверо других школьников залезли на дерево и наблюдали ужасное зрелище оттуда”, – вспоминает Григорий Размадзе. (А начальник полиции Давришеви не пустил своего сына на казнь.) Еще одним зрителем, с которым впоследствии Сталин подружится и которому станет помогать, был Максим Горький – тогда журналист, а позднее – самый знаменитый русский писатель.

Горийцы жалели храбрых кавказских разбойников; двое из них были осетинами, третий – имеретинцем. При помощи казней русские демонстрировали свою силу; молодой Давришеви называл осужденных “святыми мучениками”. Толпа начала выкрикивать угрозы; площадь окружил двойной строй солдат. Забили в барабаны. Вокруг эшафота собрались “власти в мундирах, с сухими и строгими физиономиями”, – писал Горький в своем очерке. Их лица были “чем-то беспочвенным и чуждым всему, что окружало их”. Им было из-за чего волноваться.

Троих разбойников в кандалах вывели на эшафот. Один шел поодаль от остальных двоих – казнь ему отсрочили. Священник предложил двоим обреченным благословение; один согласился, другой отказался. Оба попросили покурить и выпить воды. Сандро Хубулури вел себя тихо, но статный и сильный “главарь” Тато Джиошвили улыбался и храбро шутил перед восхищенной толпой. Он оперся о перила эшафота и, как пишет Горький, “беседовал с людьми, пришедшими посмотреть, как он умрет”. Из толпы полетели камни в палача, который был в маске и одет во все красное. Он поставил приговоренных на табуреты и затянул петли у них на шеях. Сандро только покрутил ус и поправил петлю. Наступил миг казни.

Палач вышиб табуреты из-под ног разбойников. Царская машина репрессий, как это часто бывало, не сработала: веревка на шее у Сандро оборвалась. Толпа ахнула. Багровый палач опять поставил преступника на табурет, затянул у него на горле новую петлю и повесил его вторично. Тато тоже умер не сразу.

Горожане и школьники поспешно разошлись по домам. Сталин и его друзья обсуждали, что ждет души казненных: уготован ли им адский огонь? Сталин разрешил сомнения. “Они уже понесли наказание, и будет несправедливо со стороны Бога наказывать их опять”, – сказал он. Мальчики решили, что это верно. Часто говорят, что казнь в Гори пробудила в Сталине убийцу, но мы точно знаем лишь то, что дети жалели грузинских разбойников и презирали русских угнетателей. Возможно, это зрелище направило Сталина на путь бунтаря, но не на путь убийцы5.

Ему было пора уезжать из Гори: близилось время выпуска из училища. Кеке часто сидела у его изголовья на рассвете, тихо любуясь своим замечательным сыном, пока он спал. “Мой Сосо вырос”, – пишет она, но они все еще много бывали вместе. “Мы почти никогда не разлучались. Он всегда был рядом”. Даже когда он болел, он “любил сидеть рядом со мной и читать. Единственным его развлечением кроме этого были прогулки вдоль реки или на склонах Гориджвари”.

Но ей становилось ясно: если она хочет, чтобы ее мечты сбылись, ей придется его отпустить – хоть он и “не мог прожить без меня, а я без него, тяга к учебе заставила его покинуть меня”. Эта тяга действительно никогда его не оставляла[30]. Конечно, после духовного училища он должен был поступить в лучшее религиозное учебное заведение на всем юге империи – Тифлисскую семинарию. В июле 1894 года пятнадцатилетний Сосо сдал экзамены на отлично. Все его учителя, в особенности Семен Гогличидзе, рекомендовали его в семинарию. Но была одна проблема.

Однажды Сосо пришел домой к матери “со слезами на глазах”.

“Что случилось, сынок?” – спросила Кеке.

Сосо объяснил, что забастовка и закрытие семинарии в Тифлисе (за этим отчасти стоял его друг-радикал Ладо Кецховели) означали, что “возможно, ему придется пропустить год: для поступавших, которые не были детьми священников, этим летом мест уже не оставалось”.

“Я успокоила сына, – вспоминает Кеке, – затем нарядилась”, вероятно, надела свой лучший головной убор и обратилась к учителям и покровителям Сосо, которые обещали помочь. Гогличидзе предложил отдать Сосо ему, чтобы устроить его в педагогическое училище. Но Кеке устраивал только наилучший вариант – путь священника, то есть семинария.

Кеке отправилась с сыном в Тифлис, они проехали семьдесят пять километров на поезде. Сосо был в восторге, но по дороге вдруг заплакал.

– Мама, – всхлипывал он, – вдруг, когда мы приедем, меня отыщет отец и велит мне стать сапожником? Я хочу учиться. Я лучше покончу с собой, чем стану сапожником!

“Я поцеловала его и утерла ему слезы”, – вспоминает Кеке.

– Никто не помешает тебе учиться, – успокоила она его. – Никто тебя у меня не заберет.

Сосо очень нравился Тифлис, “суматоха большого города”, хотя мать и сын “боялись, что появится Бесо”, вспоминает Кеке. “Но Бесо мы не встретили”.

Упрямая Кеке сняла комнату и отыскала в столице своего родственника с большими связями. Он снимал жилье у священника, чьи связи были еще более обширными – кроме того, жена священника была женщиной деловой.

“Прошу, помоги этой женщине, – сказал родственник Кеке жене священника. – Это будет такое же благое дело, как построить целую церковь”[31]. Жена священника обратилась к другим духовным лицам, которые поговорили с начальством семинарии и добились для Сталина права сдать вступительный экзамен. Его матери только этого и было надо: “Я знала, что он меня прославит”. Он действительно “прославил” ее, но плата за обучение в семинарии для тех, кто не были детьми духовенства, составляла 140 рублей в год – сумма для Кеке неподъемная. Давришеви, безусловно по просьбе Кеке, уговорил помочь хорошо известную аристократку княгиню Баратову. Кеке сделала все что могла, Сосо подал документы в семинарию и был принят в качестве полупансионера: это означало, что он все равно был обязан выплачивать приличную сумму – сорок рублей в год – и покупать униформу за свой счет. Кеке не возражала: “счастливейшая мать на свете” вернулась в Гори и принялась за шитье, чтобы заработать. Часть расходов брали на себя Эгнаташвили и Давришеви.

Кеке рассказывает: “Месяц спустя я увидела Сосо в форме семинариста. Я так плакала от счастья. Но в то же время я очень горевала…” Зачисленный в семинарию около 15 августа 1894 года, Сосо стал учащимся закрытого заведения и вступил в большой мир столицы Кавказа.

Хромой мальчик в оспинах, со сросшимися пальцами; мальчик, которого оскорблял, избивал, а затем бросил отец, которого обожала, но и колотила одинокая мать; мальчик, которого преследовали слухи о незаконнорожденности, переживший несчастный случай и болезнь, – этот мальчик преодолел невзгоды.