Читать книгу - "Берлин, май 1945 - Елена Ржевская"

«Великолепной» — иного нет теперь у него определения — стала кинохроника, которой он занимается,

«содержание ее — война»

(26 июня).

«Прекрасные съемки с Востока. Захватывающий дыхание киномонтаж

(30 июня).

«Теперь работать — одно удовольствие».

«Я не хочу, чтобы это было когда-либо иначе».

С цинизмом карьериста, для которого все, в том числе и война, — лишь средство для осуществления карьеры, он отмечает:

«Крайне интересное ознакомление с мастерской ведения большой войны»

(27 июня).

«Каждые полчаса поступают новые известия.

Дикое, возбуждающее время.

Вечером хроника готова. Полноценный кусок. Захватывающая музыка, кадры, текст. Теперь я совершенно удовлетворен. Еще полчаса подремал на террасе»

(4 июля).

«Темп в Берлине почти захватывает дыхание. В эти дни приходится прямо-таки выкрадывать для себя время. Но я желал для себя такой жизни, и она действительно красива».

Как ни захлебывается Геббельс результатами внезапного нападения, новая неожиданная нота появляется в его записях.

Сначала она звучит недоуменно. «Противник сражается хорошо» — это фиксирует он уже 24 июня (как всегда, пишет о прошедшем дне). Он обдумывает это новое обстоятельство с намерением извлечь из него выгоду:

«Русские защищаются мужественно. Отступлений нет. Это хорошо. Тем скорее оно будет впоследствии. Они теряют бесчисленное количество танков и самолетов. Это является предпосылкой к победе».

«Москва, по нашим данным, имеет еще в своем распоряжении около 2 000 боеспособных самолетов, но большевики продолжают биться упорно и ожесточенно.

Хотят во что бы то ни стало удержать Ленинград и Москву и подтягивают для этого большое количество соединений, не обращая внимания на опасность в оперативном отношении. Это для нас только приятно. Чем больше в этом районе будет войск, тем лучше наша позиция».

Но все беспокойнее эта нота: Южный фронт

«отчаянно сопротивляется и имеет хорошее командование. Положение не угрожающее, но у нас по горло дел».

В фашистской доктрине о слабости Красной Армии возникает брешь. Брешь и в психологическом состоянии Геббельса. Игрок, он наглеет с каждым выигрышем и сникает, впадает в уныние, депрессию, наталкиваясь на сопротивление, на неудачи. Но всего лишь первые дни войны на Востоке — эта тетрадь заканчивается 8 июля[24], — фашистская армия еще не испытала первых поражений… Все же призрак неудачи явственно присутствует в этих записях…

Сначала Геббельс пытается записывать о событиях на Востоке, как еще об одном театре войны, — эпически. Как сообщал до сих пор ежедневно о боевых действиях против Англии и переходил на другое. Но из этого ничего не получается. События сминают.

«Усиленное и отчаянное сопротивление противника…

Армейская группа «Юг», сообщения о том, что близ Дубнова отражена попытка вражеского прорыва…

Под Белостоком отчаянные попытки прорыва…

Один красный полк прорвался…»

«У русских колоссальные потери в танках и самолетах, но они еще хорошо дерутся и, начиная с воскресенья, уже многому подучились»

(27 июня).

«Русские защищаются отчаянно. Русская танковая дивизия прорывает наши танковые позиции».

Тут уместно пересказать эпизод, который приводит в своей рукописи начальник личной охраны Гитлера — Раттенхубер.

Самолет с находившимся на борту офицером германских вооруженных сил, пролетая над Бельгией, потерпел аварию. Уцелевший офицер был задержан бельгийцами. При нем оказался секретный пакет с планами вторжения немецких войск во Францию через Голландию, Бельгию, Люксембург.

Бельгийцы, пишет Раттенхубер, ознакомившись с этими планами, почтительно отправили немецкого офицера в Германию вместе с его пакетом.

Этот эпизод, с удовольствием обсуждавшийся в ставке Гитлера, передает дух той «странной войны» на Западе, когда немецкая армия триумфальным маршем шествовала по Европе.

Так было тогда, а теперь иная война, по-иному приходится оплачивать свое вторжение.

«Русские сопротивляются сильнее, чем предполагалось вначале. Наши потери в людях и материальной части значительны»

(1 июля).

Он пытается найти объяснение этому «казусу»:

«Их союзником является пока еще славянское упорство, но и оно в один прекрасный день исчезнет!»

Его бросает от одного заключения к другому, прямо противоположному:

«Кажется, что сопротивление красных сломлено по всему фронту. Большевизм в настоящее время переживает тягчайший духовный и организационный кризис. Мы предпринимаем все, чтобы его усилить и ускорить».

«Мы снова за один день уничтожаем 235 русских самолетов. Если русские потеряют свой военно-воздушный флот, то они погибли. Дай бог!»

(2 июля).

Но тут же:

«В общем, происходят очень тяжелые и ожесточенные бои. О «прогулке» не может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому прибавляется еще баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле справляются. Но до сих пор все идет по плану. Положение не критическое, но серьезное и требует применения всех усилий.

Русские торжествуют в своих сводках. Немного громко и слишком рано. Мы выступаем против этого. Лондон помогает им расфуфыренными описаниями сражений, но мы это уже знаем из нашего похода на Запад. Это цветочки, а ягодки впереди. В США становятся все наглее. Нокс[25]произносит дерзкую речь с требованием немедленного вступления в войну»

(2 июля).

«Мы применяем также испробованные во время западного похода более сильные средства нашей пропаганды, например, распространение паники и другие».

«Теперь мы бьем в открытую рану»

(4 июля).

Еще один вид провокации:

«Мы работаем тремя секретными передатчиками, направленными против России. Тенденции: первый передатчик — троцкистский, второй — сепаратистский и третий — национально-русский»

(30 июня).

«Работа наших секретных передатчиков — образец хитрости и изощренности»

(5 июля).

Но советская пропаганда чрезвычайно беспокоит его: до сих пор немецким солдатам не приходилось быть объектом пропаганды противника.

«Большевики не из трусливых. Москва имеет более сильные радиостанции»