Читать книгу - "Чудеса и диковины - Грегори Норминтон"

Когда я работал над «Страшным Судом» маэстро, Джованни признался, что завидует моим способностям. От такого обезоруживающего комплимента я чуть не упал со стула. Именно он подал идею – словно моль, перепорхнувшую из его ума в мой, – чтобы я нарисовал себя среди адских насельников, крошечную скрюченную фигурку с торчащим из зада профессиональным инструментарием. И с тех пор, пока демонический портной в моем лице наметывал и сшивал грешную материю своих творений, Джованни не раз подстрекал меня дурачить хозяина на пару с ним.

– Томмазо, ты знаешь, за что он думает браться?

– Не знаю, и знать не хочу.

– За Благовещение.

– Ради Бога, Джованни. Что бы ты там ни удумал, не говори мне об этом. Я не буду участвовать в твоих забавах.

– Чего ты боишься, Зоппо? Ты же знаешь, что эта толстая задница расшибется в лепешку, лишь бы ты тут остался.

Я мотал головой и хмурился, отказываясь слушать. При всех своих недостатках (шептал мой осторожный ангел-хранитель) Джан Бонконвенто был орудием моей судьбы. За стенами мастерской меня не ждала лучшая доля, и мне грела душу мысль о том, что мой (разумеется, без упоминания моего имени) «Страшный Суд» будет висеть в церкви в Бергамо – с тайным автопортретом, скрытым среди толпы проклятых душ.

– Я знаю, в чем проблема, – подмигнул Джованни. – Ты надеешься, что маэстро упомянет о твоем участии в этой работе. Окстись. Если ты и получишь награду, то только в Раю.

– Он не может отрицать моей доли труда.

– Потому что он такой честный пидор?

Я возражал против таких утверждений, но Джованни был настойчив и убедителен. Он стащил на вилле список картин Бонконвенто, и я не смог удержать дрожи в пальцах.

Цена во флоринах Размер в футах

400 фл. «Леда и лебедь». Оригинал моей руки 4x3

500 фл. «Экстаз святой Терезы», в натуральную величину, одно из лучших моих творений 7x4

900 фл. «Кающаяся Мария Магдалина» с обнаженной грудью, писано мной по оригиналу моей руки, который в настоящее время находится во владении Фредерико Борромео, Архиепископа Миланского 7x9

600 фл. «Венера», обнаженная, с Адонисом, начатая одним из моих учеников по оригиналу, сделанному мною для палаццо Дурини; закончена мной 6x8

800 фл. «Суд Париса», утонченное полотно, с множеством прекрасных дев, писанное одним из моих учеников, но полностью переправленное мной 8x12

900 фл. «Адские муки», с множеством прискорбных нагих грешников, оригинал моей руки 7x14

Несколько раз перечитав этот реестр полуправды, неправды и отъявленного вранья, я дал свитку скрутиться и сел на пол. Джованни знал, как разъярить художника.

– Так что ты там собирался сделать? – спросил я. – Случайно не яйца ему отрезать?

В ящике лежал восковой труп. Мы вынули солому из его бронзированных конечностей; обрядили в роскошный саван и попытались поставить на ноги.

– Нет, нет, нет! Не ставьте его. Он же Архангел! – Маэстро осторожно, двумя пальцами, разгладил два лебединых крыла, торчавших из лопаток. Он показал нам набросок, инструкцию для скульптора (мое сердце подпрыгнуло и тут же упало при виде ничего не значащей фамилии). На рисунке был изображен Гавриил, сошедший с небес, чтобы возгласить о Непорочном Зачатии – своими ангельскими пальцами он указывал на избранную утробу. В манере Тинторетто (у которого Юпитер и херувимы слетаются сквозь беззвездное пространство к брызжущей молоком груди) Бонконвенто предполагал подвесить модель на стропилах, чтобы ее формы, перенесенные на холст, были приятны глазу. Джованни спросил:

– А кто будет Марией?

Витторио передернуло. Ему вновь пришлось облачиться в привычный костюм. В антураж его Мадонны входили: пюпитр вишневого дерева, который откопали в подвалах церкви Сан-Бабила и очистили от паутины; гроссбух, лежащий на нем, притворялся благочестивым чтением; аккуратная узкая кровать с туго набитыми подушками; персидский ковер на стене; непременная ваза снежно-белых лилий. В качестве задника выступала каменная стена, на которой Бонконвенто нарисовал контур окна – через нее Святой Дух пронзающим голубем снизойдет к Богоматери. Когда Витторио был готов, пришло время подвесить модель. (Фигура, сделанная из непрочного воска, была значительно меньше человека. Но кто и когда мерил ангелов?) Моска с Пьеро влезли на лестницу и перекинули веревку через поперечные балки. Джованни, шныряя внизу, принимал болтающиеся концы. Дальше предстояло решить весьма заковыристую задачу: найти правильный угол наклона. Ноги модели должны были быть выше головы на двадцать градусов, так что мы привязали одну веревку к грудной клетке, одну – к поясу (тело воскового болвана скреплял скелет из свинцовых труб) и еще две – к лодыжкам. К концу дня нескладный ангел тихонько покачивался на подвесе, уравновешиваемый тремя глиняными горшками с землей из сада.

– Отлично, мальчики. – Маэстро встал со своего места. – Витторио, можешь раздеться. Я начну рисовать только завтра.

После благополучного завершения трудов, когда Пьеро и Моска, тяжело дыша, уселись на скамью, а маэстро, притворяясь, будто расставляет реквизит, наслаждался наготой своего любимца, Джованни присел у противовесов. Я поймал его озорной взгляд, когда он запустил руку в горшок и дал темным струйкам земли стечь сквозь пальцы.

В трудах (не то чтобы скорых) текли недели. Бонконвенто делал наброски и писал маслом, окутывая своей бесформенной плотью мраморную капитель, на которой сидел. Он сосредоточился на персонажах и их одежде, а я занимался комнатой и горным ландшафтом в окне. Джованни и братья горбатились на подготовке красок: растирали пигменты на порфировой палетке. Витторио в роли Девы Марии клевал носом, убаюканный мягким шелестом кистей, запахом льняного и орехового масла и поскрипыванием подвешенного архангела Гавриила.

Ваши бравые конспираторы сперва носились с идеей подпортить веревки: потихонечку резать волоконце за волоконцем, пока веревка не лопнет. Но это было слишком опасно: Бонконвенто тотчас обнаружит виновных.

– Нужно, чтобы это выглядело как случайность, – шептал Джованни. – У меня есть идея.

Мы высверлили дырочку в одном из горшков-противовесов, стараясь, чтобы она выглядела как можно естественнее. Как же мы прыскали и хихикали, пока Джованни сверлил, ая присматривал за дверью. Земля в горшках высохла и превратилась в пыль: она высыпалась медленно, так что Бонконвенто (вместе с Витторио и братьями) ничего не заподозрит.

Картина продвигалась достаточно быстро, недорисованные персонажи сверкали яркими красками. Голубь, то есть Святой Дух, чучело которого, тоже подвешенное к стропилам, уже начало линять, в моей передаче выглядел определенно божественным. Дрожа от волнения, я работал над тонкой росписью платья Мадонны, когда мне на плечо легла рука Джованни. Я так и не понял: он хотел успокоить меня или пытался справиться с собственным волнением?